Илья Маркин - Люди грозных лет

— Как не буду? — вспыхнул Чивилихин.

— Не могу! Совесть не позволяет!

— Да ты знаешь, что это значит? Да за это самое тебя раз-два — и долой из председателей!

— Ты мне только не грози, — повысил голос разобиженный Бочаров, — не ты меня председателем избирал, не ты и снимать будешь!

— Найдется кому снять! Будь уверен, найдется! — выкрикивал Чивилихин, но, видимо вспомнив что-то, смягчился. — Я тебя еще раз прошу: напиши все, как положено.

— А я тебе еще раз говорю: не могу обманом заниматься. И ты меня не толкай на обман, не толкай.

— Ну, знаешь, с тобой вообще говорить невозможно. Ты закоренел в старых привычках.

— А ты уж больно прыток и ретив не в меру.

— Ну, знаешь ли, за такое отношение к району ты поплатишься.

— Слушай, — вскипел потерявший терпение Николай Платонович, — убирайся ты отсюда со своими угрозами к чертовой бабушке! И не мешай работать!

Николай Платонович сунул в боковой карман пиджака ведомость и, не глядя на Чивилихина, пошел к сбруйному сараю, где уже о чем-то яростно спорили женщины.

— Ну, это даром тебе не пройдет! — кричал ему вслед Чивилихин. — За это поплатишься! Слезами горючими зальешься, да поздно будет!

Приезд Чивилихина и неприятный разговор с ним растревожили Николая Платоновича.

Хмурый и злой ходил он по колхозу и, как всегда было с ним в таких случаях, везде находил непорядки. Скотницы — молодые девушки, оказывается, проспали и, наспех подоив коров, выгнали их в стадо. Посланные для окучивания капусты женщины работали так неосторожно, что тяпками подрубили больше десятка самых хороших вилков. Кладовщик переусердствовал и вместо двух соток вико-овсяной смеси для корма лошадей распорядился скосить целых полгектара, и теперь лежавший в кучах непросушенный корм согрелся и уже отдавал гнилью. И десяток других больших и маленьких неполадок до боли в сердце растравляли Николая Платоновича. Усталый, измученный вышел он перед обедом к ручью и, черпая пригоршнями теплую воду, с наслаждением умылся. Присев, он закурил и увидел трусившего по дороге лопоухого меринка председателя сельсовета, двухколесную таратайку и на ней самого Слепнева.

«Еще начальство едет. Сейчас и этот начнет требовать чего-нибудь», — тоскливо подумал Николай Платонович.

— Ты что-то мрачный сегодня, дядя Николай, — слезая с двуколки, спросил Слепнев.

— Да будешь мрачным! С полночи кручусь. То одно, то другое, то третье, — ответил Николай Платонович и торопливо, словно боясь, что его перебьют и не дадут излить накипевшую горечь, рассказал о пойманных на самом добротном лугу Гвоздове и Леньке.

— Нехорошая история, — сказал Слепнев, — и как же ты думаешь с ними поступить?

— Собрание колхозное соберем, пусть народ их судит, а за потраву из трудодней и с Гвоздова и с Леньки вычтем. А тут еще не успел с этими разобраться, как Чивилихина черти принесли. Ну и пришлось его маленько того…

— Он мне жаловался.

— Я так и знал. И что же ты с ним?

— Ну что я с ним, он не в моем подчинении. Он и от меня такие же сведения требует. Знаешь, дядя Николай, никак понять не могу, откуда эта бумажная волокита, бюрократизм, чиновничество. Ты сам знаешь, сколько бумаг мы получаем. И кто только не пишет!

— Эх, — горестно вздохнул Николай Платонович, — если путные бумаги, не беда. А то бумаги-то одна другую переспаривают. Да вот только вчера райзо на целых трех листах расписало, сколько какому колхозу передать огуречных семян, сколько и у кого получить семян свеклы, капусты, помидоров, моркови. А «Союзплодоовощь» «под личную ответственность» приказало всем колхозам никому никаких семян не давать, ни у кого не брать, а сдавать все только на их склады и получать только у них. И смех и слезы. Пришлось звонить и тем и другим. Одни говорят: делай по-нашему, а другие — нет, по-нашему! А через час и те и другие сами звонят и говорят не делать никак. Бумагу, дескать, считать недействительной. Вот так и получается.

— Да, неприятно все это, — устало проговорил Слепнев. — И не поймешь, что это такое.

— А знаешь, что это? — ответил Бочаров. — Чужеспинничество! Ты что смотришь? Слово не нравится? Это слово я еще от своего деда слышал. Чужеспинничество — это когда человек сам не хочет работать, а норовит за счет других прокатиться. Вот хотя бы Чивилихин. Всю жизнь с должности на должность летает, теплое местечко и большую деньгу ищет. Думаешь, он по колхозам-то мотается от чистого сердца? От желания помочь кому-нибудь? Как бы не так! Он должность свою исполняет. Если бы он толком работал, ох, сколько бы он мог в колхозах помочь. А то приедет, крутнет хвостом, подзакусит на дармовщинку и поплелся в другой колхоз. Тут тебе и приволье деревенское, и власть какая там ни на есть, и почет вроде.