Роберт Рэдклиф - Разрушители плотин (в сокращении)

— Вы это о чем?

— Не притворяйтесь, Кредо. Это вы добились перевода к нам ее дружка. Вы помогали им встречаться. Вы оплатили ее номер в гостинице. Вы даже ссужали им машину для тайных свиданий!

Хлоя. Как всегда, ничего не упустила. Умница. Он все знал. Почти все.

— Вы нашли его блокнот?

Тут он слегка опешил:

— Блокнот?

— У него был блокнот. Куда он записывал все. Это сказано в моем донесении. Не сомневаюсь, что, когда обнаружили тело, вы обыскали квартиру. Вы его нашли?

— Я даже не понимаю, о чем речь.

Повисло неловкое молчание — он разбирал папки, я стоял рядом, кипя гневом. В ангаре собрались сотрудники наземных служб в чистенькой форме — они курили и возбужденно болтали; снаружи вышагивал духовой оркестр.

— Где Хлоя Хиксон? — спросил я.

— Переведена. Проходит переподготовку. Послушайте, Кредо, — заговорил он увещевающе, — попробуйте увидеть общую картину. Сегодня нам выпал редкий случай, среди всех тягот и ужасов, отпраздновать наш успех. Операция была сложнейшая, в ней были задействованы тысячи человек, своей слаженной работой они помогли добиться величайшей победы. Вы — в их числе. Уверяю, ваш вклад будет оценен. А теперь давайте праздновать.

На меня это не подействовало.

— Величайшая победа, сэр? Мы отправили на задание двадцать самолетов. Вернулись одиннадцать. А девять не вернулись, девять экипажей, шестьдесят три человека, скорее всего, погибли. Боюсь, высоковата цена за величайшую победу.

— А при чем здесь цена? Вам кажется, что она высока, Кредо, — так все претензии к фрицам. Они начали эту войну.

— Их ждали, сэр. Гибсона и остальных. Я в этом уверен, иначе не было бы таких потерь.

— Да ну вас с вашими теориями заговора! — Он шагнул к столу, перебрал пачку фотоснимков. — Вот, это Мен, снимок сделан через день после налета. Посмотрите, Кредо. Обратите внимание на пролом в сто ярдов — разрушения, оставленные бомбой. И на пустое водохранилище. — Он сунул снимок мне в руку. — Мы задавили противника, вот что главное!

Я рассмотрел фотографию.

— Да, сэр. Итог потрясающий. Я ничего другого и не говорил.

— Так-то. А теперь посмотрите еще. Что вы там видите? Деревья, Кредо, деревья! Эти ваши деревянные ящики. Теперь поняли, что в них было? Декоративные хвойные деревья. В кадках.

Я взглянул еще раз.

Он не соврал. По обеим сторонам плотины появились деревья, на неравном расстоянии, — можно подумать, кто-то хотел, чтобы они сливались с окружающим лесом.

— Камуфляж.

— Да не выдумывайте. — Арнот закурил и отошел к окну.

— Но я же об этом и говорил. Возможно, это были зенитки, или прожекторы, или что-то еще. Закамуфлированные. А с чего бы немцам камуфлировать плотину перед самым налетом?

— Да какая теперь разница?! — заорал он. — Все кончено, Кредо, операция завершена! А остальное не важно!

— А мне — важно!

И тут я стал громить мебель. Ну, собственно, просто пнул корзину с бумагой, но я ведь еще не совсем поправился. А корзина была металлической и полетела точно вперед и чуть не попала в Арнота. А через двадцать минут мы непостижимым образом стояли рядом, и нас представляли королю. Все выстроились снаружи, на солнце, Ральф Кохрейн и Чарльз Уитворт сопровождали монархов и их свиту — монархи время от времени останавливались и вступали в разговор. Я очень растерялся, когда король остановился рядом со мной.

— М-мужественный поступок, с-старина, — проговорил король, как всегда слегка заикаясь. — В в-вашем экипаже кто-то еще пострадал?

— Я… э-э-э… нет… Понимаете, сэр, на самом деле…

Уитворт стремительно пришел мне на помощь.

— Капитан авиации Кредо не участвовал в налете, ваше величество, — сказал он. — Во время этой операции он был моим адъютантом. Обеспечивал секретность.

Арнот, стоявший рядом, презрительно фыркнул. А я отметил, что Уитворт употребил прошедшее время. «Он был моим адъютантом». Выходит, меня опять сняли с должности. Король, похоже, запутался, потом все-таки улыбнулся.

— М-мужественный поступок, — пробормотал он снова и пошел дальше.

Потом был торжественный прием, где мне наконец удалось поговорить с теми, кто летал на задание. Но только после того, как окончилась официальная часть. Шампанское, бутерброды, бесконечная очередь к монаршей чете — будто гости на свадьбе. Затем — бесчисленные выступления, Кохрейн, Уитворт, Гибсон. После слово взял Барнс Уоллис и в своей нервической, самоуничижительной манере произнес печальную речь о самопожертвовании, потерях, трагизме и бессмысленности войны.