Сергей Никитин - Люди с оружием. Рассказы

— Доченька! — окликнула ее Прасковья Евграфовна. — Мне бы надо портрет нарисовать…

Девушка остановилась.

— Чей портрет? — спросила она.

— Сына Павлушку срисовать бы, милая…

— Здесь студия. А вам нужно обратиться в бюро заказов. В этом же доме следующий подъезд, направо.

— Нет, нет… Мне сюда надо, — возразила Прасковья Евграфовна.

— Вы прямо к художнику хотите?

— Нет, доченька. У нас в колхозе есть художник. Мне бы к народному…

— К Владимиру Владимировичу? — девушка гордо тряхнула высокой прической. — Вот дверь его мастерской. Только он не принимает обычных заказов. Обратитесь в бюро.

Когда девушка ушла, Прасковья Евграфовна потопталась на месте, потом решительно взялась за ручку двери. «Народный, — подумала она, — должен принять».

Народный художник республики Владимир Владимирович Каштанов был так поглощен работой, что не заметил вошедшей. Расхаживая около мольберта, он хмурился и отрывистыми короткими движениями кисти накладывал на холст мазки. Картина, видимо, ему не нравилась. Каштанов отошел к стене, искоса поглядывал на полотно. Выбившиеся из-под тюбетейки пряди седых волос упали на лоб. Он резко отбросил их назад, снова подошел к мольберту, сделал несколько мазков и сел в кресло. Каштанов то вскакивал, то снова садился в кресло и продолжал работу. Прасковья Евграфовна долго наблюдала за ним и наконец, вздохнув, проговорила:

— Маята какая…

Каштанов оглянулся в недоумении:

— Вы к кому?

Полегаева быстро заговорила:

— К вам, к вам… Простите за беспокойство, товарищ народный художник.

Каштанов удивленно вскинул лохматые брови, положил кисть и сухо спросил:

— Чем могу служить?

— С просьбой к вам пришла. Сына надо бы нарисовать, да никто не берется. Трудно, говорят.

— Что же в этом трудного… Зайдите в бюро «заказов студии, там скажут, когда приходить вашему сыну. Дни и часы назначат на сеансы к любому свободному художнику.

Каштанов не склонен был к длинному разговору. Он кивнул Полегаевой и взял кисть.

— Не может он прийти, — едва слышно произнесла Прасковья Евграфовна. — Нет его на свете. Моряком он был. В бою погиб… Вместе с кораблем. Вот…

Сжав чуть подрагивающие губы, Прасковья Евграфовна достала из кармана платья сверток, развернула и протянула художнику конверт и орден Отечественной войны.

Каштанов нерешительно взял конверт, вынул из него бумагу, пробежал глазами и взглянул на старуху. Та стояла настороженная, подавшись вперед. Глаза ее были полны слез.

— Садитесь, пожалуйста, — спохватился Каштанов, смахнул с широкого дивана эскизы и усадил Прасковью Евграфовну. Присел рядом и начал внимательно читать.

В письме на имя Прасковьи Евграфовны сообщалось о том, что комендор сторожевого корабля «Молния» Павел Полетаев совершил героический подвиг… Корабль вел неравный бой с противником. Многие матросы были ранены, корабль получил повреждение и начал тонуть. Полетаев, несмотря на ранение, не покинул боевого поста, а продолжал вести огонь. Истекая кровью, он успел сбить самолет противника. До последнего удара сердца моряк остался верен воинскому долгу.

Далее говорилось, что комендор Полетаев внесен навечно в списки личного состава дивизиона сторожевых кораблей. Орден, которым награжден он посмертно, командование посылает матери с великой благодарностью за то, что она воспитала безгранично преданного родине героя. Письмо было подписано адмиралом.

Дочитав письмо, художник задумался. Полегаева вытерла уголком головного платка глаза. С минуту помолчали.

— Ну, полно, — сказала наконец Прасковья Евграфовна. — Многих уже просила нарисовать Павлушин портрет. Отказывались: ведь даже фотографии его не сохранилось. Мой дом сгорел в войну от бомбы. Пришла с поля — одни угли застала. О вас мне рассказывали… Думала, думала я, да и решила вот обратиться к вам, как к народному художнику. Отпросилась у председателя, приехала… На вас одного надежда. Нарисуйте Павлушу!

Каштанов нахмурился. Полегаева ждала ответа, пристально глядя на художника.

— Павлу сколько лет было? — спросил Каштанов, чтобы нарушить затянувшуюся паузу.

— Двадцать семь… Жить бы да жить, — вздохнула Прасковья Евграфовна, и слезы снова навернулись у нее на глаза.

Каштанов встал, прошелся по мастерской. «Что же делать? — напряженно думал он. — Жаль старушку, а придется отказать. Времени у меня нет. И с чего же писать — со слов?».

Но сказать ей об этом прямо почему-то было трудно. Художник подошел к мольберту. Стараясь хоть как-нибудь отдалить неприятное объяснение, он сказал: