Сергей Никитин: Ненаписанный рассказ

Сюжет этого рассказа давно занесен в мою записную книжку и ждет своей очереди уже много лет. По совету Чехова, писатель должен быть холоден, когда пишет, иначе он запоет фальшивым голосом. Я чувствую, что сфальшивлю, и поэтому, наверно, никогда не получится у меня этот рассказ…

По соседству со мной (умолчу, в коем городе и годе) жила женщина, занимавшая в том городе ответственную, как у нас говорят, должность (словно есть должности безответственные) и очень непривлекательная собой. Была она косоглаза, один глаз у нее затянуло голубовато-мутным бельмом, а другой смотрел так, точно дырку в тебе прожигал. Ходила она боком, — этим глазом вперед, — опустив плечо, вытянув в ниточку тонкие губы, и какой-то малыш на улице однажды сказал ей вслед:

— У-у, какая злющая тетка.

Провалявшись по госпиталям после войны еще семь лет, вернулся на нашу улицу к старой матери безногий сын. Мать вывозила его в коляске гулять. Он ловко играл с пенсионерами одной рукой в домино, потому что вторая рука у него совсем высохла, или просто сидел в тени уличных лип, пьяненький, учил мальчишек сквернословию и плевал в прохожих.

К осени мать умерла. А в погожий день бабьего лета, когда в синем небе золотом горели кроны лип, его вывезла в коляске гулять та самая женщина.

Они поженились. У них не было свадьбы, никто не видел, когда они ездили расписываться, но она взяла его фамилию, поменялась квартирами с соседями первого этажа, а в комнате, где он жил раньше с матерью, поселились новые люди. И он с тех пор был всегда трезв, как-то светел и радостен, не сквернословил и не плевался.

Одного за другим она родила двух детей — мальчика и девочку.

После женитьбы он вообще стал реже выходить на улицу постучать с пенсионерами костяшками, и поэтому, когда исчез совсем, на это не сразу обратили внимание. Потом стало известно, что он живет в доме для инвалидов в другом городе, и на улице во все тяжкие засудачили о ней у каждых ворот, у каждого дома. Она проходила мимо молча, сжав губы, прожигая всех своим взглядом, как раскаленной спицей.

Однажды она развешивала на веревке после стирки детское бельишко, а наш дворник, тоже инвалид войны, с которым он, бывало, частенько выпивал в каптерке, как они называли дворницкую, поносил ее бранными, грязными словами. Она молча закончила свое дело и ушла, а дворник крикнул ей вслед:

— Не занавесишься от стыда пеленками-то!

Тогда жена дворника — могучая женщина в сапогах и клеенчатом фартуке — треснула мужа по затылку и громогласно сказала:

— Ты, балабон, пеленки не тронь. Ты их не стирал. Ты за собой портянки не выстираешь. А ей при двоих детях еще за ним ходить — так, пожалуй, переломишься. Тогда дети куда?

— Зачем рожала? — возразил дворник.

— Опять дурак, — сказала дворничиха. — Какой бабе деток не хочется? А ее кто возьмет за себя, такую неказистую? Вы ведь как? Сам — пугало, а подавай ему кралю червонную.

— Деток! — фыркнул дворник. — Могла и так прожить.

— Тьфу, — плюнула ему под ноги жена. — Так-то ты про нас думаешь! А потом сам же язык свой поганый чесать станешь, плести про бабу всякое… Да и должность у нее, — вздохнув, добавила она, — там этого не одобряют, чтоб без мужа у бабы-дети. Никак не одобряют.

— Эт-то так, — обескураженный поворотом дела, сказал дворник.

Женщина та вскоре уехала с нашей улицы, — опять поменялась квартирами и живет теперь в новом доме на окраине города. А я так и не могу до сих пор написать рассказ на этот сюжет. Сначала надеялся на время, которое иногда помогает холодно оценить взволновавшие тебя поступки людей, но, видимо, время это еще не пришло. Да и сама жизнь не подсказывает мне конец рассказа. Погодки у той женщины выросли и оба заканчивают институт. Это очень красивые молодые люди, особенно девочка, — легкая, стройная и быстрая, как ласточка в полете. Я встречаю их иногда в городе, но не решаюсь спросить об отце, — а вдруг неосторожно и грубо заденешь чужую боль? Знаю только, что он живет все в том же доме инвалидов.