Сергей Никитин - Люди с оружием. Рассказы

— Болтун! Совести в тебе нет, — протянул гневно Правдин.

— Совести! — воскликнул Бобриков, шлепнув рука ми по ляжкам. — Ух, уморил. Совесть я съел вместе с твоей кашей как приправу, а то от твоей еды с голоду подохнуть можно.

Кок побагровел, а Бобриков закатился торжествующим смехом. Правдин, даже не взглянув на «жареную пуговицу», пополз дальше по ходу сообщения.

Накормив нескольких моряков, Правдин хотел было возвратиться к камбузу за новой порцией каши, но шквальный артиллерийский и минометный огонь заставил его укрыться в яме. В небе появились самолеты, началась очередная бомбежка. Правдин стал забрасывать гранатами ползущих по склону фашистов. Среди шума боя отчетливо прозвучали призывные слова: «Вперед, моряки! За мной!» — и над окопами поднялся и стал нарастать протяжный крик: «А-а-а-а!». Моряки пошли в рукопашную. Кок перевалился через бруствер и покатился вниз. Лишь на мгновение он увидел Бобрикова, который нерешителыю выглянул из окопа и, встретившись с горящим взглядом Правдина, вызывающе улыбнулся. Кок вскипел и яростно бросился навстречу врагу. И хотя перед броском он ясно видел немцев, но первый из них оказался перед ним неожиданно, словно вырос из-под земли. Правдин ударил его в грудь. Кто-то навалился на него, он рванулся, бросил па землю человека, побежал дальше, ударил, опять ударил и снова заскользил вниз…

Забросав врага гранатами, моряки отошли па исходные позиции. Правдин, добравшись до своих окопов, оглянулся назад и увидел Бобрикова. Тот лежал посередине окопа и шевелил руками, словно пытаясь ползти. «Ранен»… догадался Правдин и кинулся на помощь. Фашисты открыли по одинокой фигуре моряка сильный огонь. Правдин подкатился к Бобрикову и, подняв его на руки, как ребенка, побежал обратно. Моряки, прикрывал товарища, усилили огонь. Вот Правдин, почти достигнув вершины, покачнулся, упал, но тотчас вскочил.

Добравшись до укрытия, он осмотрел Бобрикова и улыбнулся: «Жив, жареная пуговица». Но когда Бобриков застонал и открыл глаза, Правдин пробубнил: «Не скули ты». Бобриков замолчал. Правдин вытер рукавом ватника мокрое лицо «жареной пуговицы» и, не теряя времени, понес его за перевал на походный пункт полевого госпиталя.

Вернувшись к камбузу и сняв наконец с себя термос, кок осмотрел его и покачал головой: термос был в нескольких местах пробит пулями. В боку Правдина остро кольнуло. Он медленно снял ватник и с удивлением осмотрел кровавую тельняшку: рана! Кок торопливо перевязал рану и оделся, решив никому не говорить об этом.

Только к ночи затих бой. Небо заволокло тучами, и сильный дождь, смыв с камней кровь противников, смешал ее в бурном потоке и унес в море.

Правдин накормил уставших моряков, и они, разойдясь по местам, затихли. Один из матросов, уходя, сказал Правдину:

— Слышишь, Иван. Жареная пуговица-то… того, а? Герой!

— Что? — не понял кок.

— Как что! Так ведь защитил тебя.

— Что?!

— Ну вот, зачтокал. Тебе же один фриц чуть не всадил штык в корму. Шашлычок был бы ого-го!

— Ну уж. Я придавил одного-двух…

— Да не о том я. Бобриков-то как кинется на того фрица да по ногам его прикладом… Тот упал — он на него. Заколол ведь, шельмец, хоть и сам получил рану. Если б не Бобриков — быть тебе… фью-юить! — у крабов на побегушках.

— Ну-у? — удивленно пробормотал Правдин.

— Да ты что — не видел?

— Нет. Квашня такая была…

— Здорово! А бросился на помощь…

— Так ранен же… Нельзя.

— Ну да, нельзя. Это понятно. Я не про то. Мы думали, что ты знаешь, как Бобриков прикрывал тебя с тыла. Командир приказал представить обоих к награде.

— Меня-то за что?

— Так спасли же — он тебя, ты его, — матрос почесал затылок, засмеялся. — Ох и чудаки вы оба!

Матрос, покачивая головой и приговаривая: «Ну и ну — чудаки!» — ушел, а Правдин долго еще стоял неподвижно, о чем-то раздумывая.

Немцам так и не удалось овладеть перевалом. Вскоре морскую пехоту сменили на позициях армейские части, и батальон был переброшен на другой участок фронта. Перед отъездом Правдин зашел в медпункт. У дежурной сестры он узнал, что Бобриков через несколько дней будет в строю.

— Можете поговорить, — сказала сестра, подавая Правдину халат.

— Нет, нет. Пусть отдыхает. — Правдин торопливо вытащил из кармана три яблока. — Вот, прошу, передайте ему, пожалуйста, — сказал он, смущаясь и краснея.

Прасковья Евграфовна Полегаева, старая седая женщина, вошла в здание студии художников. Просторный и гулкий коридор был пуст. В матовом свете электроламп поблескивали никелированные дверные ручки. Одна из дверей открылась, и тоненькая, строгая на вид девушка в белой кофточке с короткими рукавами-фонариками и черной юбке прошла мимо.