Сергей Никитин - Люди с оружием. Рассказы

— Я распоряжусь, чтобы завхоз сделал для вас специальные ящики для хранения этого архива, — и улыбнулся примирительно.

— Ладно, — коротко ответила уборщица. — И чтобы лесенку исправили. Тут шею можно сломать.

— Хорошо, хорошо, — торопливо заверил директор и, пропустив Каштанова вперед, укоризненно взглянул на уборщицу.

— Ты, Петр Акимович, не смотри на меня так, — простодушно и прямо ответила на его взгляд тетя Поля. — Или не узнал? Или думаешь, что в присутствии народного художника я буду молчать? Нет уж!

— Ладно, ладно, тетя Поля, потом, потом… Ух, и критик у нас Полина Савельевна! Все не по ней, — с деланой шутливостью проговорил директор. — Так и сечет… и в хвост и в гриву… Ну и ну!

Но тут же согнал с лица улыбку и официальным тоном спросил Каштанова:

— Полина Савельевна вам больше не нужна?

Художник серьезно посмотрел на директора, потом на тетю Полю и неожиданно рассмеялся. Но директор даже не улыбнулся.

— Вот при вас обещал сразу, — как ни в чем не бывало продолжала тетя Поля, — а ведь я ему говорю об этом почитай что три года — язык намозолила.

Все трое уже вышли со двора школы и остановились у «Победы» Каштанова.

— Значит, рисовать Павлика будете, — словно для себя, вслух сказала тетя Поля, когда Владимир Владимирович, попрощавшись с ними, открыл дверцу кабины.

— Да, попробую, Полина Савельевна.

— Это хорошо. Парень стоящий. Он и у нас тут добрую память по себе оставил. Пруд-то наш — его затея: речку перегородили — и пожалуйста. Теперь и рыба и купанье для ребят. Видели?

Каштанов остановился, с интересом слушая уборщицу.

— И стадион наш районный — его же дело. Он тогда всех комсомольцев поднял на ноги. Сделали. Потом какие только игры и спорты не устраивали! Бывало там только и слышишь — смех, песни. А всего-то и делов — площадка с перекладинами и сетками. Теперь, конечно, наш стадион выглядит много лучше: скамейки сделаны, забором огородили, поставили большие ворота…

Художник некоторое время пристально смотрел на тетю Полю, словно что-то соображая, и вдруг решительно захлопнул дверцу машины. Он шагнул к тете Поле и порывисто и тепло заговорил:

— Надоумили вы меня. Останусь тут у вас на несколько дней, поживу, поразузнаю кое-что о Павле Полегаеве.

Тетя Поля растерялась, не поняв причины внезапной перемены в художнике, но ответила с достоинством:

— И то дело. Многие помнят Павлика. Расскажут. А главное — в деле человек лучше виден: душа его там.

— Именно так, именно так, Полина Савельевна, — возбужденно подхватил Каштанов. — С этого и надо бы начать.

Через несколько дней Владимир Владимирович возвратился домой и сразу же засел в своей мастерской. Он внимательно изучил фигуру Павла, долго смотрел через лупу в его чуть прищуренный глаз — и спрятал фотографию в ящик. Из рассказов матери Полегаева и других людей, с которыми пришлось встретиться за это время Каштанову, перед мысленным взором художника мало-помалу вырисовывался образ простого скромного парня, честно прошедшего свой короткий жизненный путь. Воинский подвиг Павла теперь представлялся не каким-то случайным, необычным явлением, а естественным продолжением всей его жизни.

Каштанов еще раз перечитал письмо с флота, задумался и незаметно для себя, словно записывая свои мысли и чувства, начал набрасывать эскизы.

Художник работал много и упорно. Оля, поглядывая на рисунки, разбросанные по столу и дивану, старалась ходить по мастерской тихо, не касаясь звонкими каблуками пола.

Через несколько дней Каштанов взялся за этюды. Работал он мучительно: нервничал, бормоча что-то и посвистывая.

— Не то! Не то! — ворчал каждый раз художник и снова и снова писал этюды.

Оля украдкой вздыхала, тревожно посматривая на Владимира Владимировича, но в душе она радовалась: кажется, у Владимира Владимировича наступила пора настоящей работы, подлинного творчества. Она старалась быть предупредительной и опрометью бросалась исполнять малейшую его просьбу.

Наконец однажды Каштанов решительно ударил в ладоши и бодро прокричал:

— Оля, холст!

Художник начал писать портрет.

Несколько дней спустя, когда портрет был уже почти готов, Каштанову принесли заказную бандероль с флотским штемпелем на конверте. В ней оказался дружеский шарж на лучшего артиллериста корабля — старшего матроса Полегаева, сделанный неумелой рукой корабельного художника-любителя. Павел был изображен богатырем, разбивающим в щепки вражеский корабль пушкой, которую он держал за ствол. На заднем плане изумленный Нептун, вынырнув из глубины своего царства, приветствовал моряка, потрясая трезубцем и крича: «Ура!» В письме сообщалось, что рисунок обнаружен в корабельной стенгазете военных лет, случайно сохранившейся на береговой базе. По словам моряков, знавших Полегаева, этот шарж довольно верно отображал силу и бесстрашие комендора. Портретного сходства рисунок не передавал, за исключением разве характерного очертания губ и подбородка, удачно схваченных рисовальщиком.