Лев Квин - ...Начинают и проигрывают

Почерк у Изосимова был тот еще; пляшущий, корявый. Он не писал, а, как плакатист, вырисовывал букву за буквой. Рука, непривычная к такой работе, быстро уставала, и от письма к письму текст, несмотря на старание, становился все более неровным. А последнее письмо он, ставя точку, от усердия даже проткнул насквозь.

— Ой! — посмотрел виновато.

— Осторожнее надо!

— Здесь ямка на столе, вот, видите? — оправдывался Изосимов. И тут же предложил самоотверженно — пусть я знаю, как он хотел искупить свою вину; и эту, маленькую, и ту, большую, неискупимую:

— Может, помешает? Давайте перепишу.

Было уже четыре утра. Ладно, сойдет!

— Не надо.

Откуда мне было знать, какую роль сыграет в ближайшие часы едва приметная дырочка!

В семь часов утра почтальонша, обслуживающая итээровский барак на Воронежской улице, сухонькая, быстрая на ноги старушка, начала ежедневный обход участка. Наготове было объяснение, почему она сегодня вышла раньше обычного: ровно в девять к почте подойдет машина за новогодними подарками для воинов Красной Армии; надо успеть к погрузке. В сумке почтальона лежали письма Изосимова, посланные, как значилось на почтовом штемпеле, еще позавчера из Старой Буры.

В семь часов утра заняли свои исходные позиции и непосредственные участники операции. В их задачу входило перехватить «клиентов» на пути к работе, лучше поближе к дому, чтобы не дать им возможности пообщаться друг с другом.

Меня сначала не хотели посылать на операцию — из-за ноги. Но потом, когда распределили силы и выяснилось, что одного человека все равно не хватит, нашли подходящий объект, почти равный мне по скорости передвижения. Это был тучный, страдавший одышкой старший бухгалтер с очень неподходящей фамилией — Прутик. Он ходил медленно, переваливая свои пуды с одной ноги на другую и останавливаясь для отдыха через каждую дюжину шагов. На него оглядывались прохожие — не перевелись ведь еще такие мастодонты на третьем году войны!

Я перехватил его возле детского сада; сокращая путь, он прошел через двор и каким-то непостижимым образом протиснулся через лаз в кирпичной ограде, предназначенный для людей совсем не его габаритов.

— Одну минуту, товарищ Прутик.

— Да? — Он неуклюже развернулся в мою сторону.

— Из милиции.

Я показал документы. Прутик растерянно заморгал, видимо, ожидая, что сейчас его оштрафуют или по крайней мере поругают за нарушение порядка.

— Вы сегодня получили почту?

— А? — поразился он. — Почту?… Да, да…

— Письма были?

— Письма?… Да, да…

— От кого?

— От брата, из Куйбышева.

Его одутловатое лицо выражало крайнюю степень изумления.

— И все?

— Да… — И сразу спохватился: — То есть, нет. Еще одно было. От шофера нашего, Изосимова.

— Оно у вас с собой?

Он похлопал себя по карману.

— Дома… забыл…

— Придется вернуться, товарищ Прутик.

— Да?…

Он снова развернулся, грузно, нескладно, как подбитый танк, посмотрел на пробоину в заборе, потом на меня и, шумно вздохнув, пошел в обход детского сада. Я шагал рядом. Вот будет потеха, если он сейчас побежит, а я за ним. Матч толстопузого с хромоногим — ребятня, спешащая в школу, лопнет от смеха.

— Довольно странно, — процедил толстяк Прутик.

— Что именно?

— Всё. И письмо… И вот вы теперь…

Я не ввязался в разговор — промолчал. Может, он меня щупает? Посмотрим, что будет дальше.

А дальше не было ничего интересного. Письмо Изосимова лежало на уставленном посудой столе. Один край оторван и свернут в узкую трубочку — вероятно, Прутик ковырял в зубах. Тайнопись не проявлена.

— Что такое, что такое? — Из-за занавески испуганно выскочила заспанная жена Прутика, хрупкая, миниатюрная, легкая, полная противоположность своему увесистому супругу, и тотчас же очень ловко набросила на стол свесившийся до пола конец скатерти, чтобы я, не дай бог, не рассмотрел едва начатую буханку белого хлеба, топленое свиное сало в стеклянной литровой банке и связку сухих серо-рыжих вобл.

— Вот… письмо… — Прутик, сам ничего не понимая, беспомощно топтался у стола. — Товарищ из милиции…

— Я говорила — порви! Я говорила! — наскакивала на него жена, очень напоминавшая сейчас маленькое, отчаянно храброе существо из знаменитой басни, не убоявшееся даже слона.

— Все в порядке! — сказал я. — Письмо забираю с собой. О происшедшем прошу никому не говорить.

— Что вы! Что вы! Как можно! — в ужасе затрясла одной рукой супруга Прутика, другой в то же самое время ловко заправляя под скатерть вылезший воблий хвост. — Мы же понимаем.