Лев Квин - ...Начинают и проигрывают

— А уж об этом лучше спросите его самого, — взгляд майора снова сделался жестким, он встал. — Что ж, товарищ лейтенант, следствие проведено правильно, у меня замечаний нет. Обвиняемый с делом ознакомлен?

Я тоже встал.

— И он, и адвокат.

— Тогда все. — Майор обмакнул перо в чернила и расписался. — Прокурору отнесите лично. Вообще, вам бы давно полагалось познакомиться с ним…

Прокурорская дама привычно не пустила меня к своему тщательно оберегаемому начальству. Сердито пыхтя козьей ножкой, отобрала папку с делом и бросила надменно:

— Посидите в коридоре. Возможно, у прокурора возникнут вопросы.

Тут уж я не сдержался:

— За коридор — гран мерси, с вашей стороны так любезно. Но у меня свои планы. Я зайду через час, если будут вопросы — приготовьте. Желательно в письменном виде.

Ну и лицо было у нее! Я думал, она проглотит свою козью ножку.

Ровно час я болтался без дела на улице, затем зашел снова.

— Как насчет вопросов?

Она скомандовала:

— К прокурору! — И, очевидно, чтобы я не сбежал, собственноручно распахнула передо мной обитую дерматином дверь, доложив начальству прокуренным голосом: — Он пришел!

Я двинулся торжественным маршем, не без злорадного удовлетворения выколачивая пыль из нарядной ковровой дорожки. Ярко-красная, с двумя зелеными полосами по краям, она трусливо убегала от моих тяжелых сапог под письменный стол, за которым, обложенный бумагами, восседал сам грозный прокурор — перед ним трепетали не только все преступники районного масштаба, но даже и такие заслуженные деятели угрозыска, как наш Фрол Моисеевич. «Прокурор вернет на доследование»— в его устах звучало, как самое страшное из всего, что вообще может приключиться с человеком.

И вот я стою теперь перед тем самым прокурором. Светлые волосы на косой пробор, бледное лицо кабинетного сидельца, губы сердечком. Я как увидел эти губы…

— Вадим! — вырвалось у меня очень громко. — Вадим, откуда ты такой взялся?

— Виктор?! Черт!…

Пока мы, постепенно приходя в себя от изумления, охали и ахали, похлопывали друг друга по плечам, в кабинет ворвалась, среагировав на наши возбужденные голоса, вот с такими глазищами прокурорская дама из приемной — наверное, решила, что я здесь кончаю ее обожаемого начальника. Я не очень удивился бы, увидев у нее в руках пистолет, или, на худой конец, лохматого медного пса с мраморной подставки на ее письменном столе.

— Все в порядке, Аделаида Ивановна! — махнул Вадим. — Представьте себе, мы с этим типом вместе учились в институте.

И она успокоенно сцепила руки на животе, проникновенно заулыбалась, демонстрируя материнское умиление трогательной встречей двух однокашников.

Строго говоря, мы вместе никогда не учились. Вадим был лет на шесть старше меня, и к тому времени, когда я поступил на первый курс института, он уже окончил последний, но назначенный на должность преподавателя, оставался еще секретарем комсомольского бюро. Ну, а я был факультетским секретарем, членом бюро ВЛКСМ института, и мы с Вадимом здорово спелись. Вообще, он был свойским парнем, бегал вместе с нами на лыжах в выходные дни и на кроссах, ходил на товарный двор подрабатывать на выгрузке вагонов — в деньгах Вадим нуждался из-за всяких там семейных обстоятельств, ну, может, чуть-чуть поменьше нашего брата студента. И даже когда настала грозная пора первой сессии и весь мир в глазах первокурсников четко разделился на экзаменуемых и экзаменаторов, даже тогда Вадим оставался Вадимом, хотя принимал у нас — и довольно строго! — зачеты по истории государства и права.

Когда кончились взаимные похлопывания и ощупывания и мы снова обрели дар человеческой речи, начались расспросы. Я, отвечая ему, в трех словах рассказал о себе: фронт, ранение, демобилизация.

— Ну, а ты?

— Куришь? — Вадим свернул козью ножку из душистого командирского табака, и я сразу понял, откуда такое непонятное увлечение у дамы из соседней комнаты. — Я, как все. Народное ополчение. Бои под Москвой. Потом отозвали. Надо же кому-то и в тылу грязь копать. Вот! — Он обвел рукой груду папок на столе. — Кошмар какой-то! Лучше десять фронтов.

— Гроза района! — я рассмеялся. — Фрол Моисеевич так расписывал тебя, что и на меня навел панику.

— Их только распусти! — сразу нахмурился Вадим. — И Фрола твоего тоже. Сегодня опять… — Вадим взял папку со стола и прочитал: «Мера прИсИчения». Светоч науки! — фыркнул он.

— Да, чего нет, того нет. А вообще, мировой дядька, — защитил я грудью Фрола Моисеевича.