Поль Сидиропуло - Костры на башнях

Азамат переступал с ноги на ногу, косился на дверь спальни, но не уходил: что-то его сдерживало. Может, вспомнил слова дяди своего, Амирхана, которые тот высказал во время их последней встречи в саду госпиталя: «Если хочешь спастись и не попасть в лапы ваших спецорганов, бежим отсюда со мной!» И ему, дураку, надо было уцепиться за предложение дядьки. Он же его не послушался, все надеялся, что никто не узнает о его сотрудничестве с немцами. А теперь уже не выкрутишься…

— Да, да, — кивнул Азамат Рамазанович. — Я сейчас. Переоденусь — и все…

Татарханов вяло направился в свою маленькую комнату, опустив голову.

— Да, да… я сейчас, сейчас… — как бы самому себе твердил он.

Тариэл Автандилович вытер лоб носовым платком, бросил беглый взгляд на скромно обставленную комнату, в которой не чувствовалось женской руки.

В тягостном ожидании невольно рассматривали комнату и оперативники. Прорвавшиеся в окна яркие солнечные лучи высветили матовый налет пыли на старом комоде.

В соседней комнате резко и сухо прозвучал выстрел.

Хачури бросился в комнату Азамата. Татарханов лежал на полу. Лицо его было залито кровью. Он выстрелил себе в висок, и пуля вылетела через глаз. В правой руке его был зажат кольт.

Махар Зангиев подъехал на «Волге» к райкому партии и сияющий вошел в кабинет Соколова.

— Ну что? — спросил Виктор Алексеевич, хотя по лицу того понял, что пришел водитель с приятной вестью.

— Сын, Виктор Алексеевич! Сын! — Махар вдруг смутился: радость переполняла его сердце, и он слишком расшумелся в кабинете первого секретаря райкома партии.

Соколов поднялся, крепко пожал руку Зангиева.

— Поздравляю от всей души, Махар! Представляешь, Карл, — обратился Виктор Алексеевич к Карстену, который был тут же. — У него две дочери, а теперь еще и сын. Две няньки, а вот и парень явился, продолжатель рода. Ну, как назовете?

— Он с именем родился, Виктор Алексеевич. — Легкая печаль тенью легла на смуглое лицо Махара. — Асхат.

— Очень верно, — одобрил Соколов. — Пусть растет крепким, здоровым и таким же смелым, как его дядя-герой!

Машина едва отъехала от здания райкома партии, направляясь к дому Соколова, как Виктор Алексеевич попросил Зангиева остановиться. «Волга» прижалась к бордюру и стала. Соколов вышел.

Карл Карстен увидел группу женщин, продающих цветы, и тоже вышел из машины. Прихрамывая, направился вслед аа другом. Внимание Соколова привлекла старушка, продающая красивые красные гладиолусы. Виктор Алексеевич взял все. Старушка стеснялась было брать деньги с первого секретаря райкома партии, но он сунул деньги в карман ее фартука.

Вскоре «Волга» подкатила к зданию роддома. На этот раз из машины Соколов и Карл Карстен вышли одновременно. Они поднялись по ступенькам.

Дежурная вышла им навстречу. И встретила приветливо:

— Здравствуйте, Виктор Алексеевич!

— Здравствуйте, Вера Николаевна! — улыбнулся ей Соколов; пожилая женщина долгие годы проработала в больнице вместе с его матерью.

— А вы к кому, Виктор Алексеевич?

— Передайте цветы Заире Зангиевой, — попросил он. — И скажите, что ее от всего сердца поздравляет знаменитый германский альпинист Карл Карстен. И я, естественно. Желаем ей большого счастья. Здоровья ей и малышу Асхату!

«Волга» быстро набрала скорость на гладкой асфальтированной дороге и, несмотря на подъем, легко взбиралась по серпантину наверх. Погода стояла солнечная, как и всю неделю. В открытые окна машины врывался ветер и теребил волосы мужчин. Сын Соколова Алексей и Генрих быстро сдружились; они сидели рядом с Виктором Алексеевичем на заднем сиденье и перебрасывались короткими фразами — то по-русски, то по-немецки.

— Виктор, почитай Лермонтова, — попросил Карл Карстен. — Чудо поэт. И ты его читаешь прочувствованно.

Виктор Алексеевич улыбнулся, смущенный и тронутый похвалой, и начал:

— Знаешь, Виктор, — задумчиво заговорил Карл Карстен после паузы. — Я немало думал о причинах поражения Гитлера в минувшей войне. Да и не только я. Крупные ученые этим занимались. И все мы приходим к выводу: фашизм не мог победить вашу страну. Ведь главным вашим оружием были не танки и самолеты, а дружба людей разных национальностей, сплоченность всех народов Союза. Гитлеровские идеологи полагали, что легко смогут настроить против русских все остальные народы, столкнуть их друг с другом лбами. И тогда — дело сделано, держава ваша сама собой рассыплется. Но крупно просчитались — этого не случилось. В огне тяжелых испытаний дружба эта только еще больше укрепилась, засверкала новыми гранями. Десятки народов населяют Кавказ. И если люди веками живут вместе дружной семьей, то безнаказанно нарушать эту общность нельзя никому. Он навлечет на свою голову гнев всех горцев, всех людей, которые крепко любят свою Отчизну. Вот как о том Лермонтов писал.