Поль Сидиропуло - Костры на башнях

Незнакомца все не было.

— Что могло его задержать? Похоже, передумал, — сказал руководитель группы, не скрывая сожаления. — Как же это вы мне сразу не сказали…

— Подумали, ерунда какая-то, — чистосердечно признался один из парней, как бы выразив общее мнение. — Выеденного яйца не стоит. Потом поговорили и вдруг поняли: может быть, на самом деле важное что-то скажет? И тогда решили с вами посоветоваться.

— Да придет он, — заявил уверенно второй. — Куда он денется. Сам приглашал. За язык никто его не тянул. Значит, ему самому хотелось встретиться…

— Немцы любят точность, — заметил руководитель группы. — И тот, кто в Германии живет, а тем более долго, тот не опаздывает. Поверьте. Тем более дом его рядом, вон он — через дорогу от сквера.

— Странный дом, — заявил чернобровый парень. — Он говорил, что чем-то знаменит. Интересно, чем? А что, если пройти по квартирам? Описать его внешность. Уверен, можно будет найти.

Руководитель группы не успел ответить — во двор того самого дома через открытые железные ворота заехал микроавтобус белого цвета с красными крестами по бокам. Машина развернулась на асфальтированной площадке веред зданием и подкатила к подъезду.

— Посмотрим, что там, — направился туда руководитель группы.

Остальные последовали за ним.

Водитель и тот, что сидел рядом с ним в машине, вышли, открыли заднюю дверь микроавтобуса и вытащили носилки, молча и торопливо вошли в подъезд. Вернулись минут через десять, неся на носилках человека, накрытого с головой темной плотной тканью.

— Пардон, — обратился к ним руководитель группы. — Нам была назначена встреча… Точнее — мы ждали одного из этого дома. Позвольте взглянуть…

Они остановились. Водитель сухо вымолвил:

— Битте.

— Спасибо, — поблагодарил руководитель группы в откинул край материи.

— Он?

— Ага, он.

— Пардон, — снова обратился к немцам руководитель группы. — Что это за дом? Не подскажете…

Немец понял:

— Это — дом престарелых.

Немцы занесли в микроавтобус носилки, захлопнули заднюю дверь, один сел за руль, другой — рядом с ним. И машина выехала со двора, выпустив из выхлопной трубы клуб сизого дыма.

После недолгого стука в дверь открыл Азамат: в школу он не ходил, на строительную площадку, где работали старшеклассники, не явился, видать, не выходил из дома с самого утра. На сердце жаловался.

— Азамат Рамазанович, можно? — спросил Хачури сдержанно.

— Проходите, пожалуйста. — Татарханов пугливыми глазами осмотрел явившихся к нему людей: вместе с начальником милиции пришли двое в гражданской одежде. — Садитесь…

— Сидеть нам некогда, мы по делу, — сухо сказал Хачури. — Мы за вами. Так что одевайтесь. — Хозяин дома был в пижаме. — Не будем медлить. Пойдете с нами.

Лицо Татарханова удлинилось, щеки ввалились.

— Я знаю, зачем вы пришли… — Он замолчал, потянулся машинально к щеке, но тут же опустил руку, словно не хватило сил, чтобы почесать рубец.

— Тем лучше. — Пот выступил на смуглом лбу Хачури, он не смотрел на Татарханова.

Азамат, низко опустив голову, упорно разглядывал пол под ногами, точно что-то разыскивал.

— Вы всегда ненавидели меня, — обронил он дрожащим голосом. — И вечно относились с недоверием. Я был и остался для вас врагом, чужаком. Что бы ни сделал хорошего и полезного, как бы ни старался — все равно считали, что я маскируюсь, все делаю с тайным умыслом. Разве можно так жить?

— Вы напрасно тянете время, — пытался остановить его Хачури.

— Ну конечно, что вам моя судьба, судьба моей семьи. Сестра моя, Чабахан, отдала жизнь за родину, подвиг настоящий совершила. Так вы же выступали против того, чтобы ее имя было высечено на каменной плите — памятнике погибшим во время войны…

— К славе Чабахан вы никакого отношения не имеете, хоть и писали о ней что-то в районной газете, — жестко отозвался Тариэл. — Скорее, вопреки вам она включилась в борьбу с захватчиками. А относительно надписи на плите вы плохо информированы. Это по моему предложению решено не только имя ее выбить, но и барельеф дать.

— Ага, вы и тут успели, — снова сник Татарханов. — Ни с какой стороны к вам не подкопаешься.

— К сожалению, и я не безгрешен, — не согласился с ним Хачури. — До сих пор не могу простить себе, что не хватило в свое время духу, чтобы защитить Таню Семенюк, первую учительницу моих детей. И пришлось ей пострадать в местах, как говорится, не столь отдаленных, пока все не прояснилось. А с вами… С вами — другое дело. Тут я себя ругаю за то, что так долго не мог вывести вас на чистую воду как пособника оккупантов.