Михаил Горбунов - К долинам, покоем объятым

С балкона как раз открывался вид на часть двора, соседствующую с улицей, в нее входил и домик кухни, словом, вся территория, на которой действовала Манечка, была как на ладони. Набег длился не более минуты, и Манечка уже летела к калитке, держа что-то в руке. Говоров присмотрелся: это была булочка-рогалик.

Манечка хлопнула калиткой, растворилась в звуках полдневной улицы, и по такому же хлопку соседской калитки, даже не оборачиваясь, Говоров определил, что Манечка и Белла, давно забросив «цыганский шатер» под лиственницей, перенесли свое стойбище куда-то в глубину «второй половины». Он отвалился на натянувшуюся спинку по-туристски легонького стула, подставляя лицо знойному небу, закрыл глаза и с легким комизмом подумал: что же последует за рогаликом — в том, что Манечка прибежит еще, он не сомневался. И оказался прав.

Налет повторился, и Говоров, снедаемый веселым любопытством, увидел в руке летящей к калитке Манечки целлофановый пакет с кукурузными хлопьями… Продолжая забавлявшие его криминалистические исследования, он не мог не вспомнить, каких трудов в обычное время стоит Ирине Михайловне затолкать в Манечку и хрустящий свежей корочкой рогалик, и обсахаренные кукурузные хлопья.

С долей неосознанного еще душевного неудовольствия он понял, что сейчас инициатива исходила не от Манечки. По какой-то прихотливой внутренней ассоциации отдаленным эхом к нему пришла горечь той весны, когда он понял, что посаженные им когда-то совсем маленькими и мощно разросшиеся елки погибли. Эта странная прихотливая связь между загубленными елками и неразумными действиями Манечки напряженно стояла в Говорове, и когда он увидел Манечку, вылетавшую из летней кухни с воблой в руке, — не сама привезенная ему с Дона вобла, по нашим временам крайний дефицит, а нечто совсем другое вызвало в нем протест.

— Стой!

Неожиданно ударивший сверху крик как бы накрыл Манечку, но и «под колпаком» она еще пыталась сохранить «хорошую мину».

— А шо такое?! — Как в магазине, в момент несостоявшейся покупки кружевного платьица, Манечка выставила вперед ногу, откинулась назад со своими торчком бровками, с сомкнутым в нитку ртом. Воблу она держала за спиной.

— Что у тебя в руке?

— А шо такое?! — повторяла Манечка с видом оскорбленного достоинства.

Это «шо такое» окончательно вывело Говорова из равновесия. Он сделал обманное движение к двери, будто решил с писать головокружительную кривую внутри дома и догнать Манечку. Манечка, побледнев, бросила воблу в траву, и от ее присутствия во дворе осталось лишь тихое раскачивание калитки.

День клонился к вечеру — Манечка не являлась.

Вернувшаяся от Залесских Ирина Михайловна переполошилась, сбегала к соседям и, услышав от них неопределенное «девочки пошли гулять», не находила себе места. Смутные раскаяния терзали и Говорова. Решили идти на поиски. И, как только пошли, Говорову почему-то вспомнилась картинка его детства… Он видел, как обеспокоена Ирина Михайловна, и решил отвлечь ее.

— Помню, вот так же мы когда-то искали козу.

— Козу?

— Самую настоящую. Мы жили с матерью и старшим братом в хиленьком домишке на окраине города. Отец умер. Мать изворачивалась как могла. Затвердив истину о значении хорошего питания в раннем возрасте, обзавелась, как почти все в пригороде, скотиной. Деньжонок, правда, хватило лишь на козу, но козье молоко считалось полезнее коровьего. Коза была совершенно белой, и ее назвали Белянкой. Представь себе розовые навыкате глаза, постоянно просящие есть, бесконечное блеяние в сараюшке. Летом проблема решалась довольно просто: козу привязывали на пустыре к колышку, и она в радиусе веревки питалась подножным кормом. На зиму сушили и прикупали сено. Ближе к весне начиналась бескормица. И тогда давала себя знать отвратительная, впрочем, привитая ей обстоятельствами сторона характера Белянки — невероятным образом убегать со двора. Объявлялся розыск, то есть унизительное хождение по чужим, более «крепким» дворам… Белянка, которую лучше было звать Беглянкой, находилась и водворялась на место.

Однажды, в самую весеннюю распутицу, поиски Белянки оказались бесплодными. Потекли тоскливые дни. Тоскливые, ты понимаешь, не оттого даже, что не было молока, — не было самого этого непутевого глазастого домашнего существа… Вдруг возвращаюсь я из школы непроглядным черным вечером и слышу в темноте тихий горемычный голос. Я не мог ошибиться. Пошел «на зов» и обнаружил Белянку одинокую, в грязи, в темном, глухом переулке. Обнял за шею, от животины кисло, запущенно запахло сырой шерстью. Нащупал на ухе железную бирочку с номером. В темноте не мог прочитать. Но знал, что это Белянка, и привел ее домой.