Михаил Горбунов - К долинам, покоем объятым

Он что-то еще кричал, что-то такое о снятии с себя «всякой ответственности», пока его не отрезвила ясная как божий день мысль: в самом деле, какова же его ответственность? Неужели он должен прибавлять страданий этому, уже успевшему так много натерпеться человечку? Или этой женщине, в отличие от него смогшей взять на себя о т в е т с т в е н н о с т ь?

Что-то гораздо большее, чем обыденная историйка огромного города, заполнило его, когда он почувствовал осторожное прикосновение к своей руке пальцев Ирины Михайловны. Он не подозревал, что притаившаяся позади него, подмигивающая Ирине Михайловне в знак победы над ним кикимора будет не раз размыкать в нем полюса страстей, подводя его к постижению каких-то совсем будто бы ясных истин.

Пока собирались на дачу, Манечка попросилась погулять во дворе с Мухамедом, и непременно в новых колготках. Как ни объясняли ей, что колготки не по сезону, на улице все горело от жары, Манечка непреклонно стояла на своем: было ясно, что голубые колготки каким-то образом связывались ею с впечатлительным Мухамедом. Да ведь и предстояла долгая разлука двух юных сердец. Смирились, отпустили…

Когда вышли во двор, нагруженные сумками и узлами, увидели Манечку там же, у качелей. Но что-то чрезвычайно странное, едва ли не фантастическое было в ее позе. Она была словно приклеена спиной к железной изгороди, будто бы и стояла на земле, но свободно разводила и сводила ноги. Мухамед суетился рядом с Манечкой в необыкновенной растерянности.

— Манечка! — окликнула ее Ирина Михайловна с такой интонацией, будто боялась спугнуть.

Жгучее мерцание глаз, в которых даже издали можно было различить бессильную досаду, было ей ответом, ниточка губ пропускала лишь змеиное шипение. Ирина Михайловна кинулась к ней — Манечка горько заплакала.

При падении с дерева Манечка благодаря какому-то невероятному случаю не оказалась п о с а ж е н н о й на кол: металлический зуб забора, пропоров голубые колготки, в страшном скользящем касании пересчитал Манечкины позвонки, и она была нелепо, с жалкой, унижающей ее беспомощностью повешена, п р и г в о ж д е н а к своему позорному столбу. Манечка висела на неимоверно растянутой под ее тяжестью стропе трикотажа, ноги чуть-чуть не доставали до земли. Казалось, кто-то с жестокой силой всадил ее в великоватые ей колготки — чтобы были впору. Пронзивший их толстый металлический прут остановился на последнем хрящике, под самым затылком Манечки. Что мог сделать Мухамед! Говорову и тому с трудом удалось снять Манечку с кола…

Вырвались в разливы вольной от каменных громад земли, остаточный, приглушенный расстоянием гул города срывало с машины свистящим ветром, и было что-то успокаивающее в стремительно-ровной дроби и шорохе шин. Широкое шоссе плавно льющейся гладью асфальта уходило вдаль, минуя мысы маслянисто перебирающих ветвями берез, рыжевато-мягких лиственниц, почти черных стрельчато-прямых елок. Неуловимо, подмывающе пахло кошеной травой, в разрывах придорожных посадок, меж дальних белесых капустных гряд, вспыхивали, обдаваясь радужным светом, водные дуги поливальных машин — оттуда дышал чистый холодок. Манечка притихла сзади, прилепилась к стеклу, но взгляд ее равнодушно скользил по картинам, отсекаемым острым срезом окошка.

— Как красиво, правда, Манечка? Какая чудесная природа, — обернулась к ней ищущим лицом Ирина Михайловна.

— Да, — вздохнула Манечка, — хорошая природа.

Она стала доставать из картонки купленную по дороге куклу. У куклы были небесно-синие, с черными точками зрачков глаза, почему-то голубые волосы кудряшками и странное, обозначенное на этикетке имя — Анхен: кукла была импортная. Пока Манечка выпрастывала куклу, а потом, поставив на колени, рассматривала ее, глаза Анхен в широко распахнутых ресницах вздрагивали, как в испуге, внутри ее что-то коробчато шевелилось. Манечка положила Анхен на колени — тут же послышался как бы изданный крохотной фисгармонией сдвоенный звук «а-а», что значило «ма-ма». И так Манечка с тихими, молчащими глазами поднимала и опускала куклу, и та с немецкой послушностью повторяла:

— Ма-ма…

— Ма-ма…

— Ма-ма…

Манечка вслушивалась в фальшиво квакающий, назойливо повторяемый пластмассовым роботом звук, будто терпеливо ждала, когда Анхен скажет «мама» настоящим человеческим голосом, а может, пыталась примириться с этой жалкой подделкой. Вдруг Манечка заявила с недетской определенностью, как бы отвечая Ирине Михайловне на ее замечание о красоте окружающего ландшафта: