Иван Падерин: Когда цветут камни

— В моем деле спешка ведет к просчету, — говорил он, когда его упрекали в медлительности. — Побежишь — обязательно споткнешься, а тогда беды не минуешь. Осколки спину продырявят.

Так шло много лет. Долгие часы проводил Фрол Максимович под землей, один на один с опасностью.

И сегодня с полуночи в забое: сам разбирал породу. Кажется, одна из пяти скважин не сработала. Это он определил по силе взрыва. Где-то остался «стакан» — неразорвавшийся заряд динамита.

Пришла утренняя смена, откатчики уже пригнали вагонетки, Фрол Максимович никого и близко не подпустил к забою. Своими огромными, чуткими руками он откидывал камень за камнем. Второй раз за эту неделю приходится ему искать неразорвавшийся заряд в забое той самой штольни, которую закладывал его старший сын, инженер Максим Корюков. Ее так и называют: штольня Максима Корюкова.

Почему только в этой штольне не разрываются отдельные заряды? Трудно на это ответить. То ли динамит плохой, то ли детонаторы фальшивят. Но одно ясно: отпальщик за последнее время как-то сник, поскучнел.

— Ага… Вот ты где, язви тебя!.. — донесся его голос из забоя.

Смена молодых шахтеров, ожидающих дозволения войти в забой, прислушалась. Видимо, Фрол Максимович нашел неразорвавшийся заряд.

Наконец отпальщик вышел из забоя. Показав ребятам кусок гранита с глухим круглым отверстием, где сидел уже обезвреженный заряд динамита, он пояснил:

— Когда надо, не детонирует, а вот стукни резко и… поминай как звали!

— Варя вернулась, Фрол Максимович, — сказал забойщик Коля Васильев, голубоглазый паренек с подрисованными сажей усами. — Попрощаться, говорит, с вами пришла: на фронт ее берут…

Фрол Максимович и глазом не моргнул. Осветив лицо забойщика карбидкой, сказал добродушно:

— Ты, видать, сегодня опять не мыл у себя под носом.

— Мыла не жалел, честное слово, да вот сажа в кожу въелась, — ответил Коля, не смея признаться в том, что ему до смерти хочется казаться взрослым; что ни говори, он старейший забойщик, а усы, придающие солидность, не спешат расти.

— Въелась… — Фрол Максимович улыбнулся и, оглядев ребят, сказал:. — Приступайте к делу.

После этого он повернулся и пошел вдоль штольни своей медлительной походкой.

Стало быть, и Варя уходит на фронт. Как старший сын Максим, как и младший Василий, пропавший без вести. Опустело гнездо Фрола Максимовича… Подходя к дому, он ясно представил себе: Варя сидит, обнявшись с матерью, и обе плачут. Что он скажет им, чем утешит? У самого сердце не камень.

Возле крыльца Фрола Максимовича встретила Дымка. Ласкаясь, радостно взвизгивала, будто давала весть: Варя вернулась домой!

— Радуешься, глупая, — сказал он ей, — а там слезы…

Так и есть. Войдя в горницу, Фрол Максимович увидел: Варя лежит на кровати и все пытается встать, а мать удерживает ее, и глаза у матери заплаканы.

— Лежи, лежи, — уговаривает она.

Фрол Максимович подошел к дочери и, поцеловав ее в щеку, сказал:

— Значит, и ты улетаешь, дочка…

— Так надо, — ответила Варя, поглядывая в передний угол. Там в простенке висел портрет Василия.

С портрета Василий смотрел на своих родных каким-то непонятным и словно удивленным взглядом. Удивленным потому, что бровь над правым глазом приподнята. Это у него осталось с юности. Ходил он как-то с ребятами в кедровник шишковать и вернулся с рассеченной бровью. Думали, останется без глаза, но все обошлось благополучно, глаз уцелел. Только в том месте, где была рана, образовался узел, он чуть приподнял бровь.

— Так надо, говоришь, а почему глаза в сторону отводишь? — спросил Фрол Максимович, присаживаясь к столу.

Варя что-то пыталась ответить отцу, но Татьяна Васильевна перебила ее:

— Все утро так-то хмурится, чужими глазами на родной дом глядит…

— Мама!

Глаза матери и дочери встретились. Татьяна Васильевна боялась, что Варя скажет отцу все, что узнала о дезертире от крестной. Характер у Вари известный: как бы не потребовала от отца снарядить облаву. И поднимутся люди с ружьями… Голова у матери ясная, а сердце болит. Василий — дезертир? Страшное это слово — дезертир. А все-таки живой. Надеялась — придет домой. Пусть оборванный, обросший, дикий, как зверь, но все же живой. Этого никуда не денешь. Она приютит его, а если отец не примирится с ним, то поможет Василию укрыться от человеческих глаз. Там, глядишь, все как-нибудь и обойдется… Значит, Варя, должна пока молчать об этом. Но как ей это внушить сейчас, сию минуту, когда отец уже заметил: дочь отводит глаза в сторону, вглядывается в портрет Василия?