Михаил Булавин - Боевой 19-й

— Ты, Митяй Афиногеныч... Я тебе прямо скажу..«

— Ну, что ж ты мне скажешь? — криво усмехнулся Пашков.

— А вот чего. Ты вроде теперь отделен...

— Да будет тебе, Петр Васильевич, опять зачинать, — гневно перебила Наталья.

— Наташа, ты погоди, — ласково остановил ее Устин, слегка приподняв руку.

— Сядь, не лезь! — грубо оборвал Митяй, отстраняя Наталью.

Наталья, не спуская глаз, зорко следила за Устином и Митяем.

— Ну и вот, — продолжал Груздев, — отделился ты, Пашков, для видимости, я ведь так понимаю.

— Ну-у?..

— Вот тебе и ну. А с отцом ты заодно.

— Ну-у?..

— Отец твой Афиноген Тимофеевич старый, а вредный, крутит и так и этак, а сам будто ничего не знает, сопит под нос помаленьку, умничает, а ты его слова на все село разносишь. Мне, мол, верьте, я вона какой!

Груздев понизил голос до шепота и, постукивая костяшками пальцев по столу, добавил:

— А я знаю, откель все смутьянство идет, «то помеху власти чинит. Хлеб вы свой бережете для чего? ..

— А ты считал? ..

— Посчитаем небось.

— Ты свой считай! — подергиваясь, бросил Митяй.

— Мой не в яме, Митрий Афиногеныч.

— А мой?

— Пока не знаю.

— Я с отцом хребтину гнул не меньше вашего, — с глубокой обидой в голосе проговорил Митяй.

— А Зиновей не гнул?.. Ты ему скажи, Зиновей.

— Да об чем мне болтать с ним попусту, — отмахнулся Зиновей. — У меня в семье полтора работника да осьмеро ртов. Я на фронте кровь проливал, а его отец землю за ничто у бедняков брал...

— Батраков не наймали, — огрызнулся Митяй.

— А теперь, — Зиновей осторожно, словно про себя, тихо сказал: — слух прошел, будто...

— Что? .. — вздрогнул Митяй.

— Да то. Самогонку курите в Запольской землянке, вот что.

— Ох, накрою, добра- тогда не ждите, — предостерег Груздев.

— Ну, уж это чистая брехня, — вступилась Наталья, — черт знает, что за люди, господи ты боже мой!

На бледном лице Митяя выступили красные пятна. Плотно стиснув челюсти, медленно повел головой в сторону Зиновея. В глазах вспыхивали недобрые огоньки. Несколько раз он бросал взгляды на Устина, пытаясь угадать, что думает тот, на чьей стороне его сочувствие.

— Обрехали... ну ладно, — тяжело ворочая языком, проговорил Митяй и поднял бутылку. — Выпьем, дружок!

Устин отвел его руку в сторону.

— Не хочешь, стало быть, со мной? — обиделся Митяй.

— Отчего нет? У меня полон стакан. Давай.

Митяй чокнулся с Устином, но не выпил.

— Пора ко двору, Митяй, — напомнила Наталья.

Митяй встал, качнулся, не торопясь надвинул малахай.

Разошлись поздно.

Оставшись один, Устин долго стоял над безмятежно спящим Еркой и качал головой.

— Эх, кудрявый, кудрявый, как же тебя изломали. .. А Митяй? ..

Он устало опустился на скамью рядом с Егором Рощиным и задумался. Ему было грустно и обидно, что многое уже стало не тем, каким оно ярко и желанно представлялось там, вдали от дома. Годы детства и юности, проведенные в дружбе с Митяем, вовсе не кажутся ему теперь такими милыми и радостными, какими он вспоминал их.

II

На другой день, после долгих размышлений, Устин решил зайти к Пашкову. Он долго одевался, курил, затем принес матери охапку соломы, сбегал за водой и наконец, постояв в раздумье у двери, неожиданно оказал:

— Эх, дай, мать, лопату, я снег от хаты отгорну.

В несколько минут он отбросил снег, пробил до самой дороги тропку и, раскрасневшийся, вернулся домой. Закуривая, спросил себя вслух:

— Аль пойтить, аль нет?

— Далече?

— К Пашкову хотел...

— К Пашкову? .. Ну что ж, — в голосе матери прозвучало полное безразличие.

— Пойду, — решил Устин, но, выйдя из хаты, заколебался: — Тю! будь ты неладно! ..

Если бы ему сказали вчера о том, что Пашков жив и находится в нескольких десятках километров от села, он, не задумываясь, пошел бы к нему. Но сейчас он чувствовал к другу холодок и не мог понять своего безрадостного настроения. А почему? Не в Наташе ли дело? Вчера он ее почти не видел, но все время чувствовал рядом. Прощаясь, он посмотрел на нее и запомнил ее взгляд, недовольный и обиженный...