Виктор Костевич - Подвиг Севастополя 1942. Готенланд

Я ласково прикоснулся к своему автомату.

– Надо, чтобы один пошел. Другие прикроют, – посоветовал Сеит.

Мысль была верной. Я сразу же собрался вызваться, но бытовик меня опередил. Нюх, когда нужно быть первым, а когда этого лучше не делать, у него безусловно был.

– Валяйте, прикрывайте. А я разведаю. Идет?

Мы с Сеитом возражать не стали. Рассредоточились за деревьями и взяли на мушку окна и дверь. Мухин привстал, зачем-то отряхнулся и почти бесшумно двинулся к хате. Раза три остановился, прислушиваясь и словно бы принюхиваясь, а затем, резко ускорив шаг, решительно подошел к двери, на пару секунд прислонился рядом к стенке, после чего дернул дверь на себя, распахнул и исчез в проеме.

Сначала было тихо. Затем раздались голоса. Казалось, что кто-то ругался. Мы с Сеитом переглянулись и опустили стволы. Опасности не ощущалось. «Что там?» – негромко спросил Вардан, лежавший невдалеке от меня и печально смотревший в небо. «Сами хотели бы знать», – проговорил я в ответ и знаком дал понять Сеиту, что собираюсь подобраться ближе. Тот кивнул и вновь поднял винтовку.

Не успел я дойти до дома, как из дверей появился бытовик. Морда его сияла как новенький медный пятак. Винтовка висела на плече, руки были заняты какими-то мешками. Следом выскочила женщина, лет тридцати пяти, в неаккуратно накинутом платье, с давно нечесаными желтоватыми волосами. Не обращая внимания на мое приближение, она покрыла Мухина ужасно неприличной бранью. Бытовик в ответ спокойно улыбался.

– Реквизиция, тетка, реквизиция, – успокаивал он ее. – Для голодающих бойцов РККА и РККФ. Заткнись, идиотка. Хочешь натурой отдам, у меня, – он похлопал себя по мотне, – тут такая натура есть, залюбуешься. Только похавать сначала треба, а то, бля, висит как гондон.

Мухин был доволен донельзя, но мне эта сцена совсем не понравилась. Женщина продолжала кричать, бытовик продолжал ухмыляться. Я повесил автомат на плечо и быстрым шагом направился к спорящим. Из-за кустов появился Сеит, тоже взявший, чтоб никого не пугать, свою винтовку на ремень. Женщина нас заметила, скользнула быстрым взглядом, но и не подумала угомониться. Стало ясно – пора вмешаться.

– Мухин! – резко крикнул я.

Мухин обратил на меня слегка удивленный взгляд. И ничего не ответил, лишь оскалился в ответ на новые оскорбления, которым подвергла его и Рабоче-Крестьянскую Красную Армию окончательно взбесившаяся тетка.

– Мухин! – проорал я снова.

На этот раз реакция последовала.

– Тридцать лет как Мухин, бля… Чё разорался?

Я встал между ним и женщиной.

– Немедленно отдайте продукты!

У Мухина отвалилась от изумления челюсть. В глазах сверкнула обида и непонимание.

– Слушай, ты, пащенок, я тут для вас стараюсь, а ты на меня хайло разеваешь…

Неожиданно для себя самого я сдернул с плеча автомат.

– Считаю до трех.

Женщина в страхе метнулась к дому. Стукнула громко дверь. Я медленно процедил:

– Раз.

Мухин тоже схватился за винтовку. Руки его дрожали. Не от страха, а от ярости и возмущения.

– Не дури, – сказал Сеит, демонстративно зайдя ему за спину.

– Да вы что, белены объелись?

К нам, шатаясь, подошел Меликян. Тяжело дыша и глядя на мухинские мешки голодными страдающими глазами.

– Отдай, – сказал он с усилием.

– Трое на одного? – по-детски высоким голосом выкрикнул Мухин. – Это честно? Ну и хер с вами. Берите, давитесь. Мало нам было лейтенантика, теперь этот туда же.

– Сдай оружие! – рявкнул я, угрожающе поведя автоматом.

Сеит, не дожидаясь решения бытовика, выдернул у Мухина винтовку из рук и быстро отошел с ней в сторону. Меликян устало опустился на траву. Мухин с размаху тоже уселся на землю – негодующе потрясая ладонями и что-то неслышно шепча.

Я поднял мешки, отнес их в хату и, пройдя через темные сени, положил на деревянный стол, стоявший посреди тесной горницы.

– Ничего больше не пропало?

Хозяйка поднялась с приставленного к стене сундука. Испуг ее начинал проходить. Ей стало понятно – мы не из тех, кто обижает беззащитное гражданское население. Высыпав содержание мешков на столешницу, она подтвердила, без особой охоты:

– Ничего.

Я присел на лавку, стоявшую у стола. Из угла, который раньше называли «красным», на меня смотрел с иконы святой, быть может Никола Угодник.

– Простите нас.

– Ага.

Говорить со мной бабенка расположена не была. Но я продолжал оправдываться.

– Голодные мы, из плена. Севастопольцы. Простите.