Артем Драбкин - Я дрался на Т-34. Обе книги одним томом

– Ваше отношение к фаустпатронам?

– Мы их боялись. И если кто нарывался на «фаустника» – то пиши пропало. В начале наступления в Пруссии мой танк, укрываясь от артиллерийского огня, по ошибке заскочил во двор немецкого поместья. Увидели мальчишку-«фаустника» в двадцати метрах от нас. Пацан, на наше счастье, попался нерасторопный, и мы успели его застрелить из пулемета. Повезло…

– Как понимать выражение «траки в крови»? Буквально или…

– Нет, «траки в крови» это скорее образное выражение, танк идет гусеницами по земле, по грязи, там любая кровь быстро затирается. А вот корма танка в крови и в кусках человечины – зрелище для танкистов обыденное. Ко всему привыкаешь. И даже когда приходилось выгребать из сгоревших машин куски обуглившихся тел своих товарищей, обходилось без истерик. Просто каждый думал об одном: «А ведь и я сегодня мог быть на их месте». После такого очередного захоронения, находясь под впечатлением страшной увиденной мною картины, я написал стихотворение – «Зияет в толстой лобовой броне…» Из него вы почувствуете, какие эмоции я испытывал в те минуты… Или вот эти строки вам многое позволят понять:

– Приходилось ли участвовать в танковых атаках, как говорится – «через свою пехоту»? Некоторые танкисты рассказывают о подобном.

– Бог миловал. В таком участвовать не пришлось. Своих не давили и по ним не стреляли. Шли в атаку по проходам и в сопровождении своих мотострелков. Нет таких эпизодов на моей памяти.

– За время вашего участия в боевых действиях в составе 2-й гвардейской отдельной танковой бригады вашим экипажем уничтожено 12 немецких танков и 4 самоходных орудия. Насколько весомым считался такой боевой успех?

– Думаю, что это весьма неплохо. Тем более что на моих глазах погибли десятки танковых экипажей, так и не успевших перед своей смертью подбить хоть один немецкий танк… Война…

– Ваша национальность как-то влияла на отношение к вам со стороны боевых товарищей по танковой бригаде?

– В бригаде и в танковом училище – почти нет. В танковых частях в основном воевали молодые ребята, бывшие городские жители, в своей массе не обремененные расовыми предубеждениями. Да и сам я, думаю, производил впечатление человека, способного хорошо постоять за себя… В госпитале, в 1945 году, я лежал в офицерской палате. Из 16 тяжелораненых, находившихся в этой палате, выжила ровно половина. И тут к нам поместили младшего лейтенанта Кононенко со сломанной ногой. Даже было странно, все лежащие в палате были раненые, покалеченные офицеры, а тут – сломанная нога. И начал этот Кононенко что-то гавкать на тему – «Жиды». Ходить я еще не мог, только хватило сил запустить в него графин с водой, который разбился о гипс на его ноге. Капитан Иванов, старший из нас по возрасту, пехотинец, родом из Ленинграда, сказал Кононенко: «Убирайся из палаты! Если до вечера сам отсюда не смоешься, то мы тебя ночью задушим!» А в танковой бригаде… Как-то комбат майор Дорош, находясь в подпитии, вдруг сказал: «Хоть ты еврей, а такой парень!» Потом, увидев мое сугубо уставное отношение к нему, он оправдывался, уверял, что в институте все его друзья были евреями. Не помню каких-то антисемитских высказываний в свой адрес и во время моей службы в дивизионе бронепоездов. Но состояние «перманентной войны» с антисемитскими предрассудками всегда обязывало меня первым идти вперед и соглашаться на любое гибельное задание. Этот пресловутый «еврейский комплекс» – мол, не дай бог кто-то скажет: «Еврей кантуется» – заставлял меня быть бесстрашным в бою. Хотя я был обычным трусом и, как все, мечтал выжить на войне. А в нашей танковой бригаде антисемитам было очень тяжело открывать свое поганое хайло и орать: «Евреи в Ташкенте от фронта отсиживаются!» Комбриг – еврей, зампотех – еврей, командира лучшей роты звали Абрам Коган, одним из лучших механиков-водителей бригады был одессит Вайншток, да и во многих экипажах было как в песне – «кругом одни евреи». И этот список можно продолжить… Коган, Вайншток, Сегал, Ицков, Урманов погибли в 1944 году. И еще несколько ребят-евреев, с которыми я познакомился, из нашей и из соседней 120-й танковой бригады, тоже сгорели в танках. Но если честно, я тогда совсем не разделял людей на русских и евреев, украинцев и татар. Для меня было важно только одно – ходит человек в атаку или нет, а его национальность меня мало интересовала. Но что такое антисемитизм в широком диапазоне – «от бытового до государственного» – пришлось на своей шкуре хорошо узнать начиная с 1945 года.