Николай Внуков - Наша восемнадцатая осень

— На мост, хлопцы! На мост! Быстро!

Синее пятно света бежит к тому месту, где мы сидим.

Вот так…

Перебираемся через реку без названия. Мост подвесной, шириной в метр, Цыбенко пускает на него только по три человека. Вместо перил — тросы. Дощатый настил ходит под ногами, как палуба корабля. Он тоже лежит на тросах. Глубоко внизу водопадный шум реки. Холодом пропасти несет оттуда. Бр-р-р!.. Только бы не оступиться…

— Быстрее! Быстрее, черт вас возьми!..

И снова шуршит под ногами кремнистое полотно дороги, Замедляет свой ход время. Парализуются чувства. Вечность опускается на Землю в ледяном паутинном свете звезд. Где же в ночи затерялся несчастный Аушигер?..

Витя Денисов идет рядом со мной. Мы молчим. Сейчас не до разговоров. Да и вообще наш комсорг молчалив, а если и разговаривает, то не тратит лишних слов. Он любит уединение, хорошую музыку и порядок во всем, Среди ребят нашего класса он выглядел джентльменом — всегда в безукоризненно отглаженном костюме, в белоснежной рубашке, в хорошо начищенных ботинках. К нему никогда не приставала никакая грязь. Черный кожаный портфель с двумя сияющими замками, с которым он начал приходить в школу с седьмого класса и в девятом оставался таким же свежим и блестящим, как будто его только что купили.

Когда я впервые пришел к Виктору в гости, то был поражен видом комнаты, в которой он жил, Небольшая комната — четыре шага в длину, три в ширину, но какая аккуратная, какая уютная! Просто не верилось, что здесь хозяйничает мальчишка. Кровать вместо одеяла накрыта светло-серым клетчатым пледом. Над ней две полки с книгами, Крохотный письменный столик со стопкой учебников и чернильным прибором. Бронзовые крышки чернильниц начищены до золотого блеска, В хрустальном стаканчике — остро отточенные карандаши. На стене гравированный портрет Чайковского.

— А это что? — спросил я, взяв в руки обломок красивого камня, лежавший на самом видном месте.

— Уральский лазурит. Брат привез из командировки.

— Зачем он тебе?

— Так… Приятно на него смотреть. Видишь, какая глубина, какие тонкие цветовые переходы? А вот здесь он прямо как шелк…

Я подбросил камень на ладони и положил его на место. Но видимо, положил не так, как нужно, потому что Виктор повернул его к свету другой стороной и даже слегка наклонил голову, проверяя впечатление.

Однажды он пригласил меня в Долинское — курортный район нашего города. Тысячу раз я ходил в Долинское до этого, но прогулка с Витей была особенной.

Мы шли по запущенной части нашего огромного парка, по тропинкам, вытоптанным в сочной траве между кустами боярышника и деревьями алычи. Солнце, пробиваясь сквозь листву, горячими пятнами скользило по нашим лицам. В траве заливались кузнечики. Через тропу стремительной зеленой змейкой юркнула ящерица, А потом вдруг я увидел пригревшуюся на солнце гадюку. Она не обратила на меня никакого внимания, лежала, свернувшись в двойное кольцо, опустив головку на изгиб своего тела, Я подобрал в траве увесистый камень и, сделав Вите знак, чтобы он не двигался, начал осторожно подбираться к змее. Но Витя неожиданно схватил меня за руку:

— Брось, слышишь? Не надо. Прошу тебя.

Я выпустил камень из рук, Виктор пошел прямо на змею. Она подняла наконец голову, лениво расправилась и нехотя скользнула в травяную чащу.

— Эх ты! Надо было убить. Она же кого-нибудь укусит!

— Никого она не укусит, — сказал Витя.

— Почему?

Он улыбнулся и пожал плечами. Потом вдруг спросил;

— Тебе хорошо сегодня?

— Конечно хорошо!

— Ну вот. Пусть и ему тоже будет хорошо.

— Кому ему?

— Да этому самому ужу.

— Что? Ты думаешь, это уж?

— Не думаю, а знаю, — сказал Витя. — Ты видел, какая у него голова?

— Самая обыкновенная. Плоская, змеиная…

— Я не о форме, Я говорю о цвете.

— Ну… серая. Какой же ей еще быть?

— А у гадюки, как ты знаешь, голова темная, почти черная. И ромбика на голове у нее не видно. Верно?

— Верно, — сказал я и соврал, потому что никогда не задумывался, чем уж отличается от гадюки. Для меня все, что ползало и имело форму змеи, было гадюкой.

— Мне жалко ужей, — сказал Витя. — Вот ты идешь по лесу, здоровый, сильный, В руках у тебя палка, на ботинках крепкие каблуки… А у него ни палки, ни каблуков. Только он сам. Только то, что дала ему природа. А дала она ему не так много…

— На вид они очень противные, — сказал я.

— Значит, по-твоему, выходит, если не похож на тебя — глуши, бей, дави, да? Этак рассуждая, можно всю природу под каблучок… Она защититься не может. И на тебя не похожа… Вот хотя бы дерево, Подошел к нему, срезал ветку. А кто знает, может, ты ему руку отрезал? Ведь оно убежать от тебя не может…