Николай Внуков - Наша восемнадцатая осень

Дорога то сбегает в лощины, где застоявшийся влажный воздух пахнет погребом, то взбирается на какие-то высоты, где вольно гуляет ветер, приятно освежая потное тело и пересохшие губы.

Времени нет. Время остановилось во тьме. И кажется, никогда не кончится этот наш первый в жизни марш-бросок. Но это только кажется, когда отдаешься однообразному ритму шагов, настолько однообразному, что даже мысли застывают в мозгу. А потом снова встряхиваешься и вспоминаешь: Аушигер.

Где-то там, впереди, дорога должна упереться в селение под названием Аушигер. В Аушигере у нас должен быть получасовой привал. Там можно будет лечь на землю и вытянуть гудящие ноги. Можно будет переобуться, потому что ноги гудят не столько от усталости, сколько от боли. А боль эта от неправильно завернутых портянок. На всевобуче нас учили собирать и разбирать затвор трехлинейки, учили, как ликвидировать утыкание патрона в приемнике пулемета, как переползать открытую местность, как приветствовать старшего по званию. А вот как правильно оборачивать вокруг ноги портянку, нас не учили, У меня она на правой ноге съехала куда-то к самому носку, жгутом охватила пальцы и жмет, жмет так, будто затягивается мертвой петлей, Хочется остановиться, сдернуть с ноги этот проклятый сапог и идти босиком.

Но остановиться нельзя. Нельзя нарушить заданный ритм движения.

Время от времени вдоль колонны пробегает сержант, вспыхивает его фонарик с синим фильтром, и я слышу его голос, то справа, то слева:

— А ну подтянись! Подтянись, хлопцы! Веселее!..

Подтягиваемся, Немного ускоряем шаг. Стараемся веселее, А потом время исчезает снова, и боль в ноге тоже исчезает, и ничего не остается вокруг, кроме чернильной темноты, шороха шагов, тихого лязга карабинов и бесконечной дороги, А потом и это все исчезает.

Аушигер.

Сейчас только одна мысль в голове: Аушигер, Маленькое селение, в котором будет получасовой привал.

…Опять дорога, в который уж раз, катится вниз, в прохладную сырость, и вдруг из этой сырости вырастает ровный, рокочущий шум, будто там, впереди, сосновая роща и ветер свободно идет по вершинам.

И сразу что-то разлаживается в колонне, что-то сбивается, Я с размаху наталкиваюсь на идущего впереди и останавливаюсь. Те, что идут сзади, наталкиваются на меня и тоже останавливаются.

— Куда прешь! Слепой, что ли?

— Сам ты слепой! У, черт, прямо на ногу…

— А ну отпрыгни! Отпрыгни, слышишь, а то нарвешься!..

— Смотри сам не нарвался бы!

— Эй, чего стали? — кричит кто-то в темноте.

— Передайте — чего стоим!

— Пришли, что ли?

— Куда там пришли! Река!

— Какая река?

— А кто ее знает!

— Река, братцы. Просто река. Разве важно, как называется?

Действительно, разве важно?

Стоим.

Кое-где вспыхивают спички, засвечиваются красные угольки папирос, вырывая из мрака растушеванные тенями лица.

Мать честная, вот это удача! Как раз вовремя. Я отхожу к обочине дороги, нащупываю какой-то камень, сажусь и стягиваю с ноги сапог. Портянка больно отдирается от пальцев. Батюшки, не пальцы, а какое-то горячее месиво! К нему не притронуться. Как же я снова намотаю портянку? Один аллах знает… Но сейчас я блаженствую. Ногу овевает божественная прохлада. Ладно, что будет потом — не имеет значения. Главное, сейчас я — в раю. Хорошо бы еще сбросить с плеч перевязь с патронами, стянуть карабин и противогаз. На кой дьявол нам всучили эти несчастные противогазы? Никакой ведь газовой войны не будет. Не может быть. Чепуха все это. Немцы никогда не решатся применить боевые отравляющие вещества. Это преступление против человечества. Существует какая-то Женевская, что ли, конвенция. Они ее тоже подписывали после первой мировой войны и вряд ли осмелятся нарушить.

А что, если этот самый противогаз… того… А в сумку уложить кое-какие вещи из рюкзака?

Нет. Даже думать об этом не надо. В списке у Цыбенко против моей фамилии стоит номер противогаза. Еще неизвестно, что будет, если я его…

— Ларька!

— Что?

Это Витя Денисов, Голубчик. Он находит меня, садится рядом на землю.

— Ну, как дела, старый пехотинец? Тянем лямку?

У него тоже до волдырей сбита нога, но волдыри еще не лопнули.

— Зато сейчас я как бог. До самого Лескена могу топать. Понимаешь, мне мать носки в вещмешок сунула…

Ах ты дьявол! Мне-то ведь тоже сунула!

Я сбрасываю с плеч перевязь с, патронами, снимаю карабин, стягиваю лямки рюкзака — и тут раздается: