Борис Орлов - Судьба — солдатская

— Да что вы… скрюченным-то?! Удлините яму!

Сделав, как он потребовал, бойцы сровняли могилу с землей, сделали бугорок, застлали его дерном. Подойдя к Чеботареву, спрашивали, что делать дальше.

Чеботарев не знал, что делать дальше. С ним творилось что-то непонятное. С одной стороны, он твердо уверовал, что Зоммер — предатель, и потому считал, что поступил еще благородно, захоронив его. С другой же — то, что он услышал из его предсмертной исповеди, говорило об обратном, и если верить э т о м у, то с ним он обязан был обойтись по-человечески.

Присев недалеко от могилы на трухлявый пень, Чеботарев задумался. Почему-то перед глазами встала братская могила на поляне у лужан, возле которой был похоронен Момойкин. «Под звездой полеживает», — подумал Петр о Георгии Николаевиче. И вдруг ему вспомнилось, как хоронили старшего сержанта Брехова. Полный муки взгляд Петра пополз и остановился на могиле Зоммера. И почему-то тут же забылась братская могила. Мелькнуло: а вдруг все же Зоммер не враг?

На могилу Чеботарев глядел долго, не мигая. Виделось, как тело лежит в ней. И бежала перед Чеботаревым жизнь Федора-друга. Она оборвалась УРом — Петр не хотел вспоминать, что было дальше, и память понесла его по следам отступающего полка. На похоронах Брехова она запнулась и, возвращаясь к Зоммеру, начала метаться между тем, что случилось с ним, Зоммером, после УРа, и тем, чего с ним не было, но что вообразил о нем со встречи у лесника Петр.

Так и не ответив себе, кто же Зоммер, друг или враг, Чеботарев поднялся наконец с пня. Взял у бойца трофейный тесак. Пошел по лесу. Примерялся к деревьям. Выбрав березу чуть потолще своей широкой, мужицкой руки, срубил ее. Обтесал с комля ствол, обрубил, и получился почти саженный толстый кол. С ним Петр вернулся к могиле. Прикладом пулемета вбил его у ее подножия. Получилось: стоит неизвестно зачем столбик. Тогда Чеботарев снял сверху у кола бересту и вырезал на стволе:

«Зоммер Ф. В.»

Перечитав сделанную надпись, он постоял, посмотрел на лес, за который почти совсем опустилось солнце. Неторопливо думал, добавить ли к надписи слово «к р а с н о а р м е е ц» — это в ы с о к о е з в а н и е. Так и не решив этого, уже в полутьме, стал вырезать, чтобы Зоммера не спутали с пришельцами те, кто когда-нибудь, в мирные дни, забредет сюда, — «гражданин Союза». И в эти минуты, пока вырезал, верил, что придут и т е, кто, круша гитлеровскую нечисть, останется вживе.

Было уже темно, а Чеботарев продолжал стоять у могилы. Бойцы поняли, что он не может уйти от нее так, сразу, и один из них тронул Петра за плечо.

— Пойдем или здесь переночуем? — спросил он, стараясь передать в голосе сочувствие ему.

И Петр вдруг вспомнил об отряде, о Батиных напутственных словах. «Там же нас ждут!» — почувствовав угрызение совести, подумал Чеботарев и, еще раз взглянув на могилу, которую в темноте было совсем не видно, проговорил упавшим голосом:

— Пошли.

Совсем помрачнел и ушел в себя Чеботарев после того, как похоронил Зоммера. Перестал бриться. Угловатые, выдавшиеся скулы покрылись темной щетиной и делали лицо еще мрачнее, жестче. Глаза Петра смотрели неулыбчиво. Заиндевело и его сердце. Шел Чеботарев и испытывал нестерпимый гнет, навалившийся на него. Гнет — утрат. Но прямо о Зоммере он не думал. Ему все почему-то вспоминалась то Валя — та, которую он видел последний раз, провожая ее из отряда Пнева в Лугу, то Момойкин — тот, которого Петр выносил с сестрой из землянки взглянуть напоследок на белый свет… Теперь чаще, чем обычно, Петр совал в карман брюк руку и, нащупав записную книжку Фасбиндера, подолгу сжимал ее в пальцах. Она томила его — хотелось узнать, о чем писал в ней эсэсовец. Как-то, когда находились на привале и были от лужан уже далеко, километрах в пяти под Старо-Сиверской, Чеботарев подошел к угрюмо присевшему на пень Бате и показал ее.

— Может, прочтете? — попросил он. — Хочется узнать, чем этот негодяй жил.

Батя долго разглядывал записную книжку, полистал. Вспомнилось, как жил в немецком плену во время прошлой войны. Сунув книжечку к себе, в полевую сумку, грустно посмотрел на затянутое серостью небо и проговорил:

— Ладно, как-нибудь после.

Батя поднялся с пня, старого, изъеденного сбоку жучком-точильщиком. Хотел куда-то пойти, но в это время закружились, падая, легкие, пушистые снежинки. Падая, снежинки захватывали и несли с собой к промерзшей сверху, коченеющей земле еще не успевшие опасть до конца листья у стоявшей рядом березы.