Борис Орлов - Судьба — солдатская

Хорошо запомнился Петру из «вчерашнего дня» и Первомай, который встречал он в доме Морозовых. Пришел туда и Федор с Соней.

Стол был великолепный. Спиридон Ильич и Варвара Алексеевна хотели уйти, но молодежь их не отпустила. Сели в большой комнате. Спиридона Ильича попросили произнести первый тост. Сухой, высокий, с рюмкой водки в полувытянутой руке, он заговорил, поглядывая на гостей:

— Ну, что ж, дорогие наши гости и вы, мать и дочь, прошу выпить за наш счастливый Первомай! За ваше счастье, за счастье нашего народа! — А потом как-то тепло-тепло сказал, обращаясь к жене: — За тебя, голубушка.

Все чокнулись, выпили и стали закусывать.

— Давайте петь! — минут через пять весело предложила Соня и тут же затянула:

Ей дружно подтянули:

Голос у Сони был низкий. Она пела размашисто, вкладывая в слова удаль, сопровождая их жестами, мимикой, придавая им какую-то свою особую окраску. Поэтому не одному Петру, даже Зоммеру, судя по тому, как он посматривал на свою подругу, — ее пение нравилось.

Потом попросили Зоммера спеть на родном языке, и Федор спел старинную немецкую песню, в которой, как он перед этим перевел, рассказывалось о несчастной любви крестьянского парня к дочери богатого человека. Песня была грустная и всех тронула.

После пения Федор и Петр вышли на крыльцо… Валя и Соня убежали в другую комнату.

Через тонкую переборку был слышен возбужденный голос Сони:

— Нет, ты мастерица, Валька. Как красиво ты сшила это платье. Нет, посмотри… Мне бы такое! Сама кроила или мать? Сама? Молодчина ты, Валька…

Спиридон Ильич постучал в переборку: дескать, куда там делись? Подруги, возбужденные, веселые, вернулись. Появились и Петр с Федором. Соня спросила у Варвары Алексеевны:

— Когда же вы меня будете учить шить?

— А когда у тебя охота придет, — посмеивалась та, а по голосу, каким говорила это, чувствовалось, что гордилась дочерью.

Федор завел патефон. Девчата поочередно начали учить Петра танцевать. Тот сначала смущался, а вскоре, войдя во вкус, сам стал приглашать их поочередно. Федор, станцевав по разу с Валей и Соней, подсел к счастливому Спиридону Ильичу, который стал ему рассказывать о своих делах в годы гражданской войны. Сидевшая через стул от них Варвара Алексеевна слушала-слушала и перебила.

— Хватит тебе об этом, — урезонила она его. — Рассказал бы еще, как в коллективизацию белогвардейку спасал и через это чуть партбилета не лишился. Моли бога, что колхоз сколотил, а то бы… — И смолкла, потому что усы у Морозова сердито задергались, что означало его крайнюю раздраженность.

— Ну и ботало, — выговорил он после паузы. — Женщину с ребятенком спас, не контру ведь! Да и мужика-то у ней белые по мобилизации забрали, насильно… Не сам он подался к ним.

Петр и Федор снова вышли на крыльцо. Когда вернулись, застали такую картину: Соня, Спиридон Ильич и Валя сидели за столом. Соня говорила:

— Если так Гитлер думает, то у него не мозги, а мякина в голове.

— Но ведь все говорят, что на границе неспокойно, — ставя на стол самовар, сказала Варвара Алексеевна.

— Пусть пошебаршится, — присаживаясь к столу, безразлично бросил Петр, имея в виду Гитлера.

— Как двинем на него всю нашу армию, так от его хваленых войск перья полетят, — поддержала его Валя.

— О-о, как ты научилась в горкоме-то! — невесело засмеялся входивший в азарт Спиридон Ильич. — Нет, голубушка! Германия, она испокон веку против нас была, сколько крови из нас повыпустила… Моря не хватит, если собрать бы ее всю вместе.

— А что? — вскипела Валя. — У них, если не считать рабочих, и воевать некому. Это раньше, когда народ, как овец, гнать можно было…

Спиридон Ильич сердито посмотрел на дочь.

— Вот ты говоришь, — начал он. — если не считать рабочий класс… А как это не считать? — Тут лицо его с густыми бровями и остренькой седеющей бородкой посуровело, большой белый лоб покрылся испариной. — Как?

— Как? А вот так! — решил помочь Вале Федор. — Рабочий не станет стрелять в рабочего. Нет!

— О-о, еще как стреляли, — невесело усмехнулся в усы Спиридон Ильич. — Все революции душили чьими руками? Руками рабочих же. Оденут их в шинели и… Приказывают им, а они… стреляют. Куда денешься? Страх многих согнет. А немецкие рабочие что, не такие же люди? Прикажет Гитлер — и будут стрелять… В концлагерь тоже мало охоты идти…