Борис Орлов - Судьба — солдатская

В тот вечер Петр вернулся в казарму лишь к отбою. Почти всю ночь не спал. Память уносила его к дому, где жила Валя. Казалось, и она там, у себя, не спит… Вспомнив, что обещал девушкам пригласить их на вечер в День Красной Армии, потянулся под легким байковым одеялом и сел. Провел по стриженой голове пятерней. Думал: «И сорвалось же с языка! А вдруг не разрешат? В клубе ведь не так много мест». И стал смотреть туда, где стояла койка Зоммера. Потом откинул одеяло, босиком пошел к другу. Потихоньку, чтобы не разбудить соседа, потряс его за плечо. Зоммер открыл глаза. Увидев Петра, сел. Петр примостился на койке рядом. Рассказал о приглашении.

— Ерунда, — прошептал заспанным голосом Федор. — Из-за этого можно было и не будить. Сделаем. Скажу, что гримеры из… ну, придумаю откуда. — И, дружелюбно столкнув Петра с койки, лег: — Спать! Сделаем.

Петр ушел. Старался уснуть, но все грезилась Валя, ночной город, на улицах которого завывал жгучий, пронизывающий ветер, и сон не шел. Перед глазами маячили крепкие, на века поставленные колонны Солодежни…

Зоммер обещание выполнил. Когда пришло двадцать третье февраля, он провел Соню с Валей в клуб.

Концерт начался после торжественной части. Зал не вмещал всех, и многие стояли в проходах, в распахнутых настежь дверях, сидели перед первым рядом прямо на полу. Валю с Соней Зоммер посадил во втором ряду — почти в центре. Петр, уступив свое место жене какого-то командира, смотрел концерт сидя на полу.

Зоммер прекрасно сыграл матроса-предателя. Когда пьеса кончилась и актеры высыпали, раскланиваясь, на сцену, все кричали: «Браво Зоммеру! Браво!..» А пением своим Зоммер просто покорил. Зал буйствовал и требовал: «Бис!..» Конферансье — женщина лет двадцати пяти, жена командира третьей роты, — краснела и кланялась слегка то певцу, то залу. Подойдя к Зоммеру, она зашептала что-то.

— «На заре ты ее не буди». Слова Фета, музыка Варламова, — объявила конферансье.

Зоммер спокойно глядел в сторону баянистов. Боец Слинкин, у которого по вечерам Зоммер учился играть на баяне, нащупывал нужные клавиши. Младший оперуполномоченный Вавилкин замер в ожидании. Невысокий и хлюпкий, из-за инструмента он был еле виден… Подав рукой знак баянистам, Зоммер запел:

Петр слушал, и ему казалось, что песня эта сложена про него с Валей и что не Федор вовсе, а он поет ее своей Валюше. Даже вспомнилась Солодежня и почудилась та метельная, беспокойная ночь, полная счастья и еще чего-то хорошего, когда он впервые поцеловал Валю, а после в казарме долго не мог уснуть, обуреваемый мыслями. Представилось, как Валюша спала тогда — и были «и подушка ее горяча, и горяч утомительный сон…» И хотя Чеботарев не умел петь, но молча стал подпевать Зоммеру… Хотелось повернуться, посмотреть на Валю, но, почему-то оцепенев, он не двигался, хотя можно было лишь чуть повернуть голову, и глаза увидали бы ее, сидевшую рядом с Соней, — околдованную, захваченную исполнением романса.

После концерта, убрав из зала стулья, объявили танцы. Валя пошла с Петром танцевать танго «Дождь идет». Петр смущенно вел ее среди пар. Думал только об одном: не сбиться бы с такта. Валя сразу поняла, что танцор он никудышный, и, чтобы подбодрить его, сказала:

— Ты смелей. Не бойся… И меня слушайся…

В это время Петр наступил ей на носок, и она смолкла, улыбнулась, а потом прошептала:

— Ничего, до свадьбы заживет, как говорит мама, — и покраснела, покосившись на Петра: уж не принял ли он ее слова всерьез?

Но Петр и виду не подал, как приятны были ему эти слова.

Когда наконец танец кончился, они подошли к Зоммеру. Тот стоял с Соней возле Шестунина, державшего под руку свою жену. Старшина, не скрывая восхищения, говорил снисходительно улыбающемуся Зоммеру:

— …Нет, ты природный актер. Тебе бы, если уж честно говорить, надо не здесь топать, а быть… ну… ну, хотя бы в МХАТе… Ты бы Москву сразу покорил!

Заиграли вальс-бостон. Зоммер с Соней, а Шестунин со своей женой пошли танцевать. Петр мялся: никак не мог понять, что играют. К ним подлетел, улыбаясь, младший лейтенант из второй роты. Он пригласил Валю на танец, та пошла с охотой. Петр, привалившись к стене, не спускал с них глаз, и в нем росла ревность, потому что командир, выгнувшись, прижимался к Вале и непрерывно говорил что-то, а та, смущаясь, отстранялась…

Так и прошел этот вечер для Петра — в смятении, зависти, боли, что не научился раньше танцевать, — и в то же время он наполнил его какой-то еще никогда ранее не испытанной радостью.