Вадим Шарапов - Доля ангелов

Градусник был прибит гвоздиком к дверному косяку. Еще один висел с наружной стороны окна в избе, но сейчас из-за инея его было совсем не видно. А вот на двери - пожалуйста. Севастьян поглядел на градусник и прищурился. Хмыкнул, поскреб холодное стекло толстым, желтым от табака пальцем.

- Ничо себе, - сказал опять. - Пятьдесят восемь, што ль? Етишкин малахай!

За пол-минуты мороз уже пробрал лесничего насквозь, забрался под толстый кожух, облизал ледяным языком тело. Ухнув, Макеев трусцой пробежался до бани, нырнул в предбанник. Там было влажно и тепло, в морозный воздух шибануло паром. Сунувшись внутрь, он спешно подбросил в жарко гудящую печь пару толстых поленьев и одобрительно - опять же сам себе - хмыкнул.

- Ишо часок, и можно париться, - задумчиво высказался лесничий и так же, опрометью, кинулся в избу. Открыл устье печи, шуранул туда поленьев, привалился к горячему беленому боку. Печь возвышалась массивно и несокрушимо, ей не было дела до цепенящего холода снаружи, и свое дело она делала хорошо - грела от души избу и полати. Дед, который эту печь сложил давным-давно, печником был знатным, от бога.

Севастьян вдруг вспомнил, что нужно бы притащить из колодца пару ведер воды на всякие хозяйственные нужды, а заодно и добавить в баню. При этой мысли он досадливо матюгнулся, стукнув огромной ладонью по печной стенке. Лишний раз высовывать нос на улицу не хотелось. Но делать было нечего.

- Как известно, без воды, етить ее, и ни туды, и ни сюды! - процитировал лесничий громко. Потом решительно натянул полушубок, нахлобучил солдатскую ушанку, влез в рукавицы и, подхватив два брякнувших ведра, вышел на мороз.

Колодец стоял за баней, в небольшом огородике, обнесенном почерневшим от времени и дождей тыном. пару раз крутнув громко скрипнувший ворот, Макеев снял крышку и бросил ведро, висевшее на цепи, в черноту. Тяжелое ведро ударилось в лед, проломило его, забулькало внизу, наполняясь.

Оттащив несколько полных ведер в баню и набрав еще пару, Севастьян закрыл колодец и вдруг остановился, прикрывая рот и нос рукавицей. За тыном, в снегу, что-то белело, но не по-снежному, а как-то не так, словно бы отблескивало, как каменное.

- Это чего там? - глухо, сквозь варежку, удивился лесничий. Подумал и решительно шагнул с протоптанной тропки в глубокую снежную целину. Пропахав до тына, как хороший бульдозер, Макеев долго отгребал пимами снег от дощатой калитки, потом, ругаясь, протискивался в щель - еле-еле сумел распахнуть так, чтобы не цепляться полушубком.

В снегу, наполовину утопая, лежал голый человек. Точнее, это в первый миг, когда Севастьян еще толком не присмотрелся, ему показалось, что человек. Сердце лесничего екнуло и застучало сильно, торкаясь в грудь - износилось в работе, да от курева, вот и пошаливало порой от волнения.

- Ну-ка, ша! - прикрикнул на сердце Макеев, и оно вроде успокоилось, перестало частить. Из-за пазухи, не справляясь с пуговицами полушубка, Севастьян достал завернутые в тряпицу очки, долго разворачивал их. Нацепил перемотанную ниткой оправу на нос и снова матюгнулся: заиндевели.

- Да в гробовину душу мать! - во весь голос высказался он. - Как назло, што ты будешь делать!

Протер очки и снова, теперь уже с ясным зрением уставился на лежащего в снегу человека. Хотя... какой же это человек? И не человек это был вовсе, а каменная, молочной белизны статуя. Что мужик, это точно. С крыльями. Одного крыла в снегу было не видно, но второе стелилось поверх, закрывая фигуру мужика от плеча до щиколотки вытянутой ноги. Макеев ошеломленно покрутил головой, ища хоть какие-нибудь человеческие следы, но снег вокруг статуи был нетронут - только пробежала недавно лисица, покрутилась вокруг, да помчалась дальше, оголтелая, по такому-то морозу...

Севастьян задрал голову и уставился в небо, почесывая колючую щетинистую шею под бородой. Небо как небо - серое, в тучах, пока без снега, да и какой снег в такую погоду?

- С облаков ты свалился, ли чо ли? - спросил он лежащую статую. Та ожидаемо молчала. - Мессершмитт, етить твою... Покрышкин!

В конце концов, чувствуя, как стужа прохватывает даже сквозь ватные штаны, лесничий решился.

- Я из-за тебя яйца морозить не собираюсь! - объявил он статуе, потом шагнул и попытался вытянуть каменного мужика из снега. Дернул - и с размаху сел на задницу. Статуя выскочила из сугроба удивительно легко, а на вес оказалась почти невесомой, точно сделанная из пенопласта. Кое-как поднявшись, Севастьян взвалил мужика на плечо и, ежась от насыпавшегося за воротник снега, отправился назад.