Вадим Шарапов - Доля ангелов

- Вы живете в холоде и мраке, - сказал он громко, - и вы погрязли в пороке! Но я пришел возвестить конец мира! Альфа уже была, осталась лишь Омега! И я стану пламенем, пожравшим весь мир!

- Ты чего метешь? - растерянно спросил Макеев, чувствуя, как по спине бегают холодные мелкие мурашки. Отчего-то он сразу поверил крылатому, несмотря на всю нелепость и невозможность ситуации. - Какое пламя? У меня баня натоплена, я после парилки стаканчик приму - и на боковую... Какая Омега?

Взгляд пустых зеленых глаз скользнул по его лицу. Крылатый снова достал меч, оперся на резную рукоять. лезвие переливалось багряными волнами - Севастьян только чуть глянул на них, и тут же тупо и тяжело заболела голова.

- Конец мира близок, - сказал чужак. - Ты будешь свидетелем этого, я позволю тебе наблюдать, как растет моя сила и мощь с каждым стертым с лица земли городом. Ибо этот день начертан в каменных календарях давно забытого народа майя. И должен стать последним.

- Ну спасибо, - пробормотал егерь. - Век не забуду, понимаешь.

- У тебя нет века, - холодно ответил ангел (сейчас Севастьяну думалось, что это именно ангел). - Сейчас я восстановлю убитую вашим холодом прочность. Больше меня не остановить.

- Точно, - согласился Макеев. - У меня и дюжины-то лет в загашнике нету, тут уж к гадалке не ходи... А с такими гостями и до утра не дотяну.

Крылатый вновь прикоснулся ладонью к печке, и лесничий увидел, как по каменной беленой стенке от пальцев ангела расползается иней, будто тепло втягивалось в него, оставляя промороженный воздух. Кожа крылатого, на открытой спине, между крыльев, стала матовой, напоминая броню, еще не до конца затвердевшую, но уже прочную. И броня эта медленной волной ползла вверх, к шее.

Совершенно не задумываясь, Севастьян Макеев поднял старый, но любовно вычищенный «зауэр» и разрядил в затылок крылатому оба ствола.

Бахнуло так, что со стола слетела кружка, брызнув чаем и черепками во все стороны. Продырявленная стенка печки устояла, что ей сделается, русской-то? - но выплеснула тонкое шильце пламени и дым горящих поленьев из открывшегося устья. Впереди, в этом дыму, шаталась крылатая фигура с огромной дырой в голове, из которой фонтаном била странная, синего цвета жидкость, шипевшая в огне. Не дожидаясь, пока дыра затянется, Севастьян, не унимая прыгающего сердца, отшвырнул трехстволку и одним прыжком, собрав все силы, вышиб крылана через оконную раму на самый мороз. Тяжело рухнув сверху, он откатился вбок по снегу, чудом избежав свистнувшего над ухом меча.

- В гроб тебя колотить, сука! - выхаркнул Севастьян вместе с осколком зуба и зажмурился, ожидая, что ангел через секунду сотрет его в порошок.

Тишина.

Кожу на лице стянуло невыносимой, обжигающей, как расплавленный металл, стужей. Когда Севастьян попытался открыть глаза, то чуть не заорал от боли - ресницы смерзлись. Разлепив веки пальцами, он увидел серый снег, заваленный осколками стекла и деревянными щепками от разлетевшейся рамы. Посреди этого неподвижно, в перекрученной позе застыл крылатый, вскинув меч. Лицо его - вернее, то, что от лица осталось - было искажено криком, глаза покрыты льдом.

Чувствуя, как болят все кости, Макеев поднялся, держась за поясницу. С минуту, не обращая внимания на мороз, он смотрел на окаменевшего обратно ангела. Потом махнул рукой и поковылял на крыльцо, по пути подобрав слетевший с ноги тапок. На крыльце лесничий остановился и постучал по градуснику.

- Минус шестьдесят. Старики такого не видели. Весело живем, - сипло сказал он, закашлявшись, когда воздух попал в легкие, отдающиеся болью. Потом посмотрел через плечо, на фигуру в снегу.

- Ну что, паскуда? Несладко тебе? Вот так и живем тут кажинный божий день. Я из-за тебя ногу приморозил, похоже. Ну ничего. Нога не жопа, можно вылечить. Стекло тоже вставлю. А ты поторчи тут, варначина, поторчи. Я тебя потом в подпол на ледник отволоку. Там у меня что зимой, что летом - одним цветом, пол-кабана вон второй год уже не отмерзает. Полежишь, покуль не придумаю, што с тобой, с гадом, делать. Кто вас только посылает, лишенцев, хоть бы пальто выдавали, что ли.

В избе Севастьян на скорую руку заколотил окно досками и несколькими старыми ватниками - сойдет пока что, до утра, печка хорошо греет, пусть и малость побитая, наспех замазанная. Долго возился, тушил и снова разводил огонь. Когда закончил, совсем стемнело. Потом сунулся в сенки, взял со стола заготовленное заранее бельишко - солдатскую рубаху да кальсоны - и побрел в баню.