Вадим Шарапов - Доля ангелов

Ввалившись в избу, Макеев с размаху бухнул статую на дощатый пол в сенках, потом обмахнул ее метелкой и занес в комнату. Покрутил головой, примериваясь, куда поставить, да так и прислонил к печке. Чувствуя, как от мороза задубело лицо и руки, лесничий все-таки еще раз выскочил наружу - забрать ведра.

Вода в них уже схватилась льдом, и не тонкой корочкой, а основательно, в палец толщиной.

- Космос, елки зеленые! - неодобрительно глядя на лед, высказался Севастьян. - Ничо, отогреетесь.

Затащил ведра в баню и оставил там, в самом жару. Стылая вода сразу не нагреется, окатиться из ковшика будет самое то.

Когда Макеев вернулся в избу и стащил полушубок, он сначала с кряхтением содрал с себя толстый свитер и вдел ноги в войлочные тапки, а уже потом, почесав заросшую жестким волосом грудь, покосился на статую. Покосился еще раз - и аккуратно присел на сколоченный собственноручно табурет, рассматривая крылатого во все глаза.

Дело в том, что статуя изменила позу. Чуть заметно, но все-таки разогнулась левая рука, которой крылатый мужик прикрывал лицо, и теперь было похоже, что фигура жестом приветствует лесничего. Кроме того, голова статуи чуть развернулась в сторону Макеева. Кстати, был мужик вовсе не голым, а в такой же белой, как и все тело, набедренной повязке

- Так... - Севастьян поскреб в бороде. - Так. Вот оно как.

Он хотел сказать еще что-нибудь подходящее к случаю, но, так ничего и не сообразив, встал и прошаркал тапками к висевшей на стене книжной полке, наполовину забитой старыми «роман-газетами». Отодвинув в сторону потрепанный трехтомник «Опытов» Монтеня, Макеев вынул из глубины полки коробку ружейных патронов и снял с крюка старенькую зауэровскую трехстволку «модель 30», которую еще с войны, как трофей от сбитого немецкого летчика, привез отец.

- Жакан, - доверительно сообщил он крылатому, снова опускаясь на табурет и засовывая в два верхних ствола патроны. - Долбанет - мало не покажется.

Фигура не отреагировала, но левая рука продолжала потихоньку разгибаться, да чуть встопорщились крылья. Видимо, тепло от печки делало свое дело. Выражение красивого лица крылатого сделалось более осмысленным. Теперь он смотрел как-то совсем хмуро. «Беспощадно смотрит, во как», - подумал Макеев. И тут что-то громко зазвенело об пол. Звук этот, в тишине, нарушаемой только потрескиванием печки, был таким резким, что лесничий подскочил от неожиданности и едва не спустил курки «зауэра». Опомнившись и плюну в сердцах, Севастьян глянул на пол. Там лежал здоровенный меч, вывалившийся, надо думать, из-под крыла у мужика. Лесничий подошел и потыкал меч стволами ружья.

- Серьезная железяка. А ты, значит, без заточки ни ногой, хоть и голый?

Внезапно правая рука неведомого крылана резко метнулась к мечу. Севастьян отскочил на два шага, а мужик, кожа которого уже не казалась мраморной на вид, быстрым и каким-то плавным движением подхватил клинок и сунул его под крыло. Потом голова его окончательно развернулась в сторону Макеева, и глаза открылись.

- Етишкин малахай, - только и нашелся тот, что сказать. Зеленые светящиеся глаза были абсолютно пустыми, без зрачков.

- Фантомас разбушевался, - махнул рукой лесничий и тут же настороженно приподнял трехстволку. - Слышь, земляк, ты обзовись, кто такой и откуда? У нас тут обычно голышом под конец декабря не шастают, даже если ты варнак беглый.

- Варнак беглый, - задумчивым мелодичным голосом повторил крылатый. Севастьян удивился.

- По-нашему, значит, говоришь? А я думал, тебя с самолета уронили. Тут у нас снег глубокий, можно упасть, да ничего и не сломать. Только вот как ты не замерз-то?

- Не замерз... - задумчиво повторил мужик и осторожно сделал пару шагов от печки. Несколько раз он сильно встряхнул крыльями и снова пристально посмотрел на Севастьяна. - А ты кто?

- Ну слава те, Господи, - хмыкнул Макеев. - А я думал, попугай какой-то, повторяет по дурости и все тут. Я-то? Я лесничий здешний. Лесник. Егерь я. Ферштеен?

- Понимаю, - сказал крылатый. Он еще некоторое время разглядывал Макеева, а потом отвернулся и подошел к печи. Коснулся ее шестипалой ладонью. - Как ты можешь жить в таком холоде? Здесь почти невыносимая стужа.

- Да ты чего? - недоуменно отозвался Севастьян. - У меня завсегда натоплено так, что хоть блины жарь! Люблю я это дело, хоть сам и сибирских кровей. Это вон там - да... - он ткнул пальцем за окошко.

Крылатый посмотрел туда и как-то сразу передернулся, а красивое лицо исказилось злостью.