Эдуард Дворкин - Государство и светомузыка, или Идущие на убыль

Плеханов говорил пылко, и его усилия не пропали даром. Великий Композитор менялся на глазах. Испытываемые им сильнейшие отрицательные эмоции плавно понижались до разряда более слабых и безопасных. Отвращение и ужас сошли к простому житейскому неприятию и заурядному испугу, на смену им явились равнодушие и очищающее забывание. Внутри Александра Николаевича возникла целительная пустота. Это кратковременное состояние, необходимое для дезинфекции души, не могло продолжаться долго — пустоты не терпела сама природа Скрябина. Подобно очистившемуся от затхлости колодцу, он вновь наполнялся от свежих родниковых струй. Слова Плеханова, которым до поры он внимал пассивно, начали находить в нем живейший отклик. Он принялся повторять их, вначале бездумно, а потом вполне осмысленно. Разговор пошел на равных, мнения слегка разошлись, возникла нормальная философская дискуссия, и Великий Композитор на своей творческой территории легко порушил чуть поверхностные тезисы Великого Мыслителя.

Все вернулось на круги своя. Александр Николаевич был здоров, бодр, целенаправлен, встречных женщин воспринимал именно как женщин, улыбался им и махал сорванной с головы панамою.

Женщин было много и на любой вкус.

Сновали туда и сюда напоенные солнцем бесхитростные крестьянские девушки. Прохаживались под белыми кружевными зонтиками анемичные дамы из общества. Шныряли и скалились оборванные девочки и старухи.

Высматривая типы и обмениваясь оживленными комментариями, мужчины шли по целебному золотому песку. Александр Николаевич, смеясь и жестикулируя, доказывал Георгию Валентиновичу преимущества брюнеток перед блондинками. Георгий Валентинович, не соглашаясь, советовал Александру Николаевичу пренебречь худощавыми и отдать предпочтение толстушкам.

Внезапно, как по команде, мужчины замерли. В десятке шагов от них две дамы в смелых купальных костюмах самозабвенно играли в волейбол. Попеременно срезая высоко взлетевший мяч, они падали на песок, ловко отбивали крученые сильные удары и, раззадоривая друг друга, обменивались азартными репликами на чистейшем русском языке.

— Что это? — Скрябин взял Плеханова под локоть. — Дама в малиновом… если не ошибаюсь, супруга ваша Розалия Марковна… а та, другая, в сиреневом… спиною к нам…

— Спиною к нам — Татьяна Федоровна. — Великий Мыслитель почесал пяткою колено. — Розалия Марковна телеграфировала ей, что вы здесь и пригласила погостить… ваша жена живет на вилле более недели…

Не сговариваясь, друзья повернули назад. Близилось время обеда. И оба чувствовали, что проголодались.

Вернувшись той же дорогою, мужчины наелись за табльдотом запеченных в тесте ракушек, выпили по нескольку рюмок ароматной граппы. После кофе, ликеров и сыра Георгий Валентинович предложил Александру Николаевичу пройти на второй этаж.

Они поднялись по широкой мраморной лестнице и оказались в просторном холле, убранство которого поражало своим великолепием. Повсюду расставлены были величественные статуи, развешены дорогостоящие полотна, постелены ковры редкой ручной работы. В углу распухший от водянки господин тренькал на прекрасном концертном инструменте. Изображая из себя аккомпаниатора, он провоцировал замученную крапивной лихорадкою немолодую даму на некое подобие мелодического кваканья. Еще несколько пациентов с расстроенными слуховыми способностями, напустив на лица сентиментальное выражение, восседали вокруг рояля на высоких золоченых стульях.

Решительнейшим образом попросив публику немедленно удалиться и дождавшись, пока последний из клиников не покинет пределов помещения, Плеханов уселся за рояль и тщательно протер клавиши.

Приготовившись к каком-то сюрпризу, Великий Композитор расположился на скользкой сафьяновой козетке и принялся обмахиваться снятой с головы панамой. Висевшие под потолком вентиляторы отчего-то не работали, и внутри было душно.

Плеханов сидел прямо. Его руки были скрещены на могучей груди, глаза закрыты, красиво посаженная голова раскачивалась из стороны в сторону — он настраивался внутренно и скоро должен был заиграть.

Прошла минута, другая — и вот две большие мускулистые руки взметнулись, казалось, к самому потолку и пикирующими орлами бросились на беззащитную черно-белую добычу.

Скрябин вздрогнул. Могучие и страстные звуки — этот прорывающийся наружу страшноватый иронический смех… все, несомненно, было отлично ему знакомо, но он, обладатель уникальной музыкальной памяти, не мог вспомнить автора и названия вещи.