Наль Подольский - Повелитель теней - Повести, рассказы

— Ай-ай, красавчик! Быть тебе третьим Римом! — и пишет указ: отовсюду свозить древности.

Вот уж скоро тому триста лет, состарился город, сморщился, перепачкался заводской копотью, паутиною проводов затянулся — а нет-нет да и шамкнет беззубой челюстью:

— А ведь я… это… как его… молод… и все еще люблю древности…

И стекаются к нам до сих пор всякие старинные вещи, и от каждой тянется ниточка в земли чужие, диковинные, и во времена давние, для простого человека немыслимые. Возьмите любой музей — там этих нитей столько, что они уже сплелись в паутину, и ловит она, паутина, не мух, но души людские.

Не мертва паутина, поют ее нити, играют, и те, кто попался в нее, повинуются ее голосам.

От зеркал пустоты, из черных пространств, из тьмы спящей и тьмы играющей, чьи волны для сильных — забава, а слабым — погибель, я, сильнейший из сильных, из отважных отважный, крепкой нитью протянутый сквозь семь нижних миров, опоясавший их и скрепляющий, я, сгибающий острие моей воли лишь по зову великой Игры, путями ее иду к вам. К вам иду, мои родичи, давно меня ждущие, к вам иду, мои дети, давно без меня сиротеющие, начинаю нелегкий путь.

Играет, поет паутина, заманивает добычу.

Вот по залу идет девушка, деловито идет, не глядя, плавно огибает витрины, — видно, что здесь, в музее, не случайный она посетитель.

Неожиданно останавливается и глядит выжидательно на витрину у стенки, словно шорох оттуда послышался, затем медленно и рассеянно, как бы силясь что-то припомнить, подходит к витрине.

А поблизости, у окна, молодой человек с блокнотом, обернувшись на звук шагов, начинает глазеть на девушку. Вдруг спохватывается, это же неприлично, и пытается отвернуться, но глаза его не желают слушаться и по-прежнему глядят на нее.

Она чувствует его взгляд, пожимает зябко плечами и склоняется над витриной, что-то рассматривает.

Что ты горбишься, девушка, над холодным твердым стеклом? Распрямись, улыбнись ему, пусть увидит, что ты привлекательна, что груди твои упруги, а бедра выпуклы, пусть подойдет и возьмет тебя за руку!

Она хмурится: что за глупости нынче лезут мне в голову…

Не глазей так на женщину, мальчик — что павлин, перед тобой будет важничать. Хватай ее, держи крепче и неси скорей куда хочешь — сначала она будет кусаться, а потом обнимет тебя!

Улыбается тихо юноша: вот была бы потеха… трудно даже представить…

Скользит карандаш по бумаге, рисует ее профиль в блокноте… я давно, давно ее знаю… как сделать, чтоб она узнала меня… что она там рассматривает… что-то зеленое, странное… а ведь есть какая-то нить между нею, этой штукой и мной, треугольник… интересно, она это чувствует?..

Скользит карандаш по бумаге, рисует мягкие волосы.

— Как не стыдно, без спросу? Покажите сейчас же! — Взгляд сердитый, но голос добрый. — О, да вы недурно рисуете… это точно я, — снова хмурится, — но все равно, без спросу рисовать — безобразие! — Ей становится самой вдруг смешно, и она с трудом подавляет улыбку.

— Я давно-давно тебя знаю, мы бродили в зеленой стране, неужели не помнишь: солнце, мягкая трава под ногами, и танцуют цветы и бабочки?

— Вы, наверное, ненормальный?

— На тебе было легкое платье с рисунком из резных листьев, ты вот так заслонялась от солнца ладошкой…

— Я действительно так иногда заслоняюсь… и у меня есть такое платье… но вы все равно чепуху говорите.

— А потом мы плыли по темной воде… это был пароход…

— Послушайте, я ученая дама, точнее, учусь на нее — мне совсем не к лицу слушать глупости!

— От форштевня бежала вода… мы с тобой стояли рядом…

— Умоляю тебя, перестань, а то я заплачу.

— Хорошо, хорошо, перестал… Расскажи мне об этой штуке, на которую ты смотришь.

— Неужели тебе интересно? — Она молчит нерешительно и опять зябко пожимает плечами. — Вещь довольно банальная. Наконечник трехгранный, бронзовый, эта форма бытует на всей территории скифского мира. Ему больше двух тысяч лет… насаживался на тростниковое древко… Что еще?.. Из раскопок моего дядюшки, он великий ученый.

О чем ты болтаешь, женщина? Разве слышала ты хоть раз, как жужжит над степью стрела, разве видела, как упавшая лошадь бьет копытами в судорогах? Улыбнись же, не удручай мужчину серьезностью твоего лица!

Она улыбается:

— Вот что, нарисуй мне какую-нибудь из тех вещей… ну хоть этот же наконечник… только так нарисуй, чтобы был не хуже, а лучше, чем настоящий, чтоб хотелось взять его в руки и насадить на древко!