Горан Войнович - Чефуры вон!

А он ходил из стороны в сторону вдоль Любляницы, ко мне спиной. Я обратно в машину залез, жду. Он вроде как немного успокоился. Но в машине я его прождал еще минут пятнадцать, точно. Правда, теперь он подошел чуть ближе, и я мог его видеть. Потом он вернулся, сел в машину, и мы поехали. Когда мы припарковались на Фужинах, я посмотрел на него. Глаза у него были совсем красные. Он плакал. Там возле Любляницы он плакал. Только не это. Пропади все пропадом!

Злость я еще могу пережить, побои тоже, но вот это меня добило. Радован с красными от слез глазами — это меня размазало. Казалось, что я ни рук, ни ног не чувствую. Я еле дышал. Было так паршиво, как будто кто-то меня бейсбольной битой бьет. Только изнутри. И это в сто раз хуже.

— Слуште, эти ваши расчеты… ну не пригодятся они ему в жизни, он же в баскетбол будет играть. Да поставьте вы ему эти три балла, безо всяких там, чтоб уже нам с вами не ругаться. Что ругаться-то, когда можно спокойно договориться, а?

Так Радован объяснялся с моей училкой по алгебре, когда она вызвала его в школу после моей третьей двойки. А еще потому, что я запустил ей в голову угольником. Вот только до угольника они не дошли. Радован по-быстрому все сказал и пошел домой. Мне-то он, конечно, потом вставил по полной и запряг зубрить алгебру, но Миклавчичку он крепко послал куда подальше. А все потому, что Радован для себя давно решил, что я буду спортсменом и буду играть в лиге НБА. Сперва он хотел, чтобы я в футбол играл, ну и дальше, само собой, подписал контракт с мадридским «Реалом» и все такое, но потом я слегка перерос своих сверстников, и он решил, что баскетбол, пожалуй, будет получше. Ранка не вмешивалась в эти его грандиозные планы. У нее ко мне были свои вопросы.

— Шта нэ учишь? Неужели так сложно выучить эту биологию хотя бы на тройку? Неужели ты ни одной тренировки пропустить не можешь и посмотреть эту историю? Чего ты не вызвался, чтобы тебя спросили? А твой тренер знает, какие у тебя оценки?

Отвечал ей всегда Радован.

— Оставь его, он не дурак. Выучит еще. Будто история поменяется, никуда она не денется. Вот станет старым битюгом, тогда и займется своей учебой. Чего ты трясешься, тоже мне проблема — тройка по английскому. Если это такой сложный язык, как бы на нем говорили все негры в Америке? Когда в лиге отыграет, тогда и будет английский учить.

Радован на все мои матчи ходил. Если б ему разрешили, он бы еще на всех тренировках торчал. Ранка ни разу не была. Из принципа. Она никогда ничего не говорила и про мои успехи слушать не хотела. Когда Радован ей рассказывал, как мы стали чемпионами страны, она только кивала.

— Хочеш сэ сад мало посветит шоли ? [71] Хочеш сэ сад мало посветит шоли? — Не хочешь ли теперь уделить немного времени школе? (hočeš se sad malo posvetit soli?; серб., хорв., слов.). И исправить наконец двойку по английскому?

Но так чтоб в открытую сказать Радовану, что тот уже задолбал всех этим спортом и что школа, типа, может идти побоку, — никогда. Ранка вечно дурочкой прикидывалась и каждый раз строила из себя глухую, когда Радован начинал говорить о баскетболе. Нарочно делала вид, что ничегошеньки не смыслит ни в баскете, ни в футболе. Специально отмачивала совершенно идиотские словечки. И когда я уже в миллионный раз буду смотреть документальный фильм про Джордана, она точно спросит, а кто это такой вообще? Я, конечно, скажу: «Майкл Джордан», — а она сделает вид, что в первый раз о таком слышит.

— Пока это все смотришь, уже бы давно английский выучил.

Slam и dunk [72] Slam и dunk — обыгрывается баскетбольный термин «slam dunk» (англ.), слэм-данк, бросок, при котором игрок закладывает мяч в корзину в прыжке, сверху вниз. Slam — швырять, dunk — окунать. — это правильные глаголы. А пара у меня по неправильным глаголам. В этом все дело. Но Ранке до фени. Она только обрадуется, когда узнает, что я тренировки забросил. Это будет ее маленькая победа. А у Радована точно разрыв сердца случится. Вот я и молчу. И без того все как на иголках, а если скажу, что перестал тренироваться, вообще будет полный пипец. Извержение вулкана. Оно и так вот-вот случится. Уже сто лет все молчат. Радован не только со мной, но и с Ранкой говорить перестал, а если кто-то из нас двоих хоть слово произнесет, он так злобно зыркает, что мы сразу замолкаем. Ранка на него глядит: мол, она-то тут при чем? Но у Радована сейчас все виноваты. И Ранка в первую очередь. Она у него всегда козел отпущения.