Мара Винтер - Когда сгорают мечты

Коричневый, матово-бежевый, серый, чёрный. Клеймо под маской временной татухи. Вдавленный в асфальт бычок. Завидев Тони, Кэтрин перёдергивается. Говорю ей: «Не лезь в это. Мы… сами разберёмся. Ты только держись от него подальше. Во всех смыслах. Поняла?» Уточняет: «Это приказ?» Я ничему не удивляюсь. И подтверждаю: «Да». Кусает губы, доедая остатки бальзама.

Гипотетически, неплохо было бы вздохнуть с облегчением: канитель с наркотой, наконец, прервётся. Но я не чувствую ничего. Вообще.

Мы с ней – против целого мира. Предки летят на острова. Бросают нас наедине с братцем-кроликом.

Перед тем, как исчезнуть в недрах тонированного лимузина, Джемма Холлидей обнимает всех, троих. И завещает Кэт: «Береги его».

Кэтрин кивает и отзывается: «А вы – себя». Похлопать охота. Я-то играю в себя. Но себя делает я плохо. Люди. Люди. Люди.

Гости расходятся. Мы теперь хозяева. Кэтрин неотлучно со мной, держит за руку, не оставляя наедине с Тони. Молча поедает его взглядами: телепатически что ли чекает, что произошло? Он каждым жестом, манерой смотреть, двигаться, поправлять шевелюру, взирая искоса, демонстрирует: «Крис – мой. Неважно, сколько между нами футов».

Крис, может, с ним и трахался. Я – нет.

То в жар, то в холод. До трясучки.

Кэтрин звонит матери, сообщая: «Остаюсь ночевать».

Джун не возражает, но советует помнить про средства контрацепции. Материнское сердце говорит: «Не проеби занятия». У нас никого нет. Друг без друга – совсем.

Тони без объяснений сруливает, неизвестно, куда. Полагаю, до утра. Отлепив улыбку, скрываюсь в душе. Трусь наждачной частью губки. Буду тереться до тех пор, пока кожа ни порозовеет, волоски ни встопорщатся, отмершие клетки ни слезут. Мне противно тело, оно грязное, как труп. Недельной давности. Выливаю полфлакона геля для душа. Мылюсь мылом. Ничто не помогает. Не поможет.

Чихать я хотел на то, вспомнит ли он завтра. Помню я, мне хватает. И чем я думал, надеясь, что всё пройдет, как сшибленная коленка?

До свадьбы заживёт? Кукиш с маслом: получите, распишитесь! Перекусите! Вконец оголодали, сиротки, при живых-то старших!

Спокойствие. Только спокойствие. Спускаюсь на кухню. За чашкой чаю. Чай – благородный напиток. Налью нам с Кэт чаю. Кэтрин останется со мной.

В гостиной, на диване, разлеглась сестра отчима, Кристина.

Лет двадцати пяти. Длиннющие волосы перепутались, чёрные, как змеи, придавая ей сходство с ведьмой из страшилок, туда же – потёкший мейк. В телевизоре крутят бамперами девчонки из попсового клипа. Не смотрит, изучая стену. Пила явно. Пульт отфутболен под тумбочку, неподалёку – дизайнерские босоножки. Нянька, как же. Незначительно старше нас, под градусом, в отрубоне.

Джемма предупреждала, что она не отошла от развода, лучше её не трогать. «Совершеннолетняя в доме – для галочки». Информация усвоена. Вопросов нет. Тенью стою в проходе. Пялюсь на её лицо. Длинноватый нос. Запавшие глаза. Родинка над прямой, вверх к виску, бровью. Платье еле прикрывает сиськи. Она выглядит несчастной. Я испытываю к ней то, к чему не был склонен никогда и вряд ли склонюсь когда-нибудь потом: сочувствие.

– Нельзя привязываться к людям, – говорю. – Они не умеют не делать больно. – Свет погашен, мелькает экран, озаряя бедлам, близкий к Бедламу *.

{ * Бедлам – больница для умалишённых в Англии. }

Девушка с усилием переводит на меня взор.

– А ты типа эксперт? – спрашивает.

– Вроде того, – невесело усмехаюсь. – По крайней мере, сейчас – точно.

Силится улыбнуться. Не вытягивает.

– Ты ведь Крис, да? Мы с тобой тёзки. – Сгибает утянутые чулками ножки, освобождая мне место. – Падай, – я пристраиваюсь на край. Неприятно и сидеть, и стоять. Она вглядывается в меня… – Ты в точности такой, как он описывал.

– Кто? – Не мог он. Сложно вообразить, что он, Тони, способен с кем-то откровенничать. Молодая депрессивная тетка, тоже мне… делился, да?

– Племянничек мой тронутый. Он тебе дифирамбы целые пел. Братец мой новый, заявляет, похож на помесь эльфа с чёртом. – Отрывистый смешок. – Из его уст это ещё тот комплимент.

– Да уж. – Хорошо, что темно. Хорошо, что не заметен румянец. Сматываюсь, желая напоследок: – Спокойной ночи.

– Спокойной. – Вздыхает Кристина. Я-таки заставил её улыбнуться. Наверху Кэтрин. Кэтрин нужна мне больше, чем нужен себе я сам.

Напялила мою футболку, с цифрами на спине и груди, завинтила пушистые от расчёски локоны в косы, скомандовала отбой: «Будет лучше, надо отдохнуть».