Фернандо Аррабаль: Необычайный крестовый поход влюбленного кастрата, или Как лилия в шипах

Sicut lilium inter spina{1} 1 Как лилия в шипах (лат.) – из католического гимна O Sanctissima.

Наш дражайший коллега доктор Ф.-В.А. был главным свидетелем трагических событий, разыгравшихся в Корпусе Неизлечимых.

Этот документ, который его автор назвал «романом», является, таким образом, единственным свидетельством пагубных изменений, происходящих в мозгу под воздействием болезни. Скажем без глумления, но со всей твердостью: невозможно принимать всерьез абсурдные выпады нашего друга против самых уважаемых общественных институтов страны и в частности нашей Гильдии.

Разумно ли было публиковать этот текст?

Доктор Ж. Дарфей

Директор больницы им. Гипократа

Сесилия, голубка моя, звездно-благоуханная, узнала, как и все мы, что нас обвинили в серийных убийствах из чистой пошлости и узости взглядов. Коллеги же мои оказались столь завистливы, что окрестили Корпус Неизлечимых, которым я руководил с крайней осмотрительностью и бечевою в глазу, «челенджером». Мои пациенты, по их мнению, входили в это последнее прибежище, чтобы вознестись прямиком на небо. Подобного рода насмешки с меня скатывались, точно капли росы с бильярдного сукна.

Знай эти тупицы о медицине десятую часть того, чем я владел играючи, они не повесили бы на меня столько смертей. Если учесть, что Наука не дает маху даже на самых лирических страницах ученых трудов, все неизлечимые должны были быть уже мертвыми, когда попадали в мои опытные и тщательно намыленные руки.

Здесь я сделаю первое отступление, а отступать некуда. Все. Пускай мои выносливые и заслуженные читатели мало-помалу привыкают к моему уникальному, неповторимому слогу. Так пишется История с большой буквы, и так я веду свой крестовый поход против эпохи, которой катастрофически недостает достоинства, вкуса и домашнего супа.

Я всегда заводил лучших друзей среди самых обреченных и выдающихся пациентов, ибо живу самоучкой с тех пор, как потерял зубы мудрости. К прискорбию, такого рода дружбы жестокая судьба вырубает на корню, не жалея ни топора, ни топорища.

Тео был моим самым любимым пациентом. Его жизнь – настоящий роман, полный тайн, глюков, амуров и преступлений. (Бедная Сесилия, до краев исполненная света!) Три года прожил Тео в моем Корпусе истинным легионером. Он должен был умереть вскоре по прибытии, как все поступившие с ним. Редкие упрямцы жили год, максимум два, благодаря моим смачным уколам. Он же своей несговорчивостью раз тридцать, если не больше, выставлял меня на посмешище, ибо тридцать раз я сообщал ему, что он не протянет и месяца.

И все же каждое утро я ощущал прилив сил при виде этого двадцатипятилетнего парня, который благодаря мне был все еще жив, даже невзирая на мои собственные прогнозы, становившиеся раз от разу все точнее в силу обращения к практике русской рулетки.

Я мог бы прикончить его и дело с концом – очень уместное выражение, – чтобы пресечь хулу за моей спиной. Но вместо этого ничтоже сумняшеся я прописывал ему все лучшее, что только есть в аптечке первой помощи.

Однажды он заявил мне, что ему осточертели сульфамидные препараты, которыми я терпеливо пользовал его на протяжении месяцев. Ему не нравился зеленый цвет таблеток. Не моргнув глазом, я уступил, но не поступился и прописал ему чудесные красные пилюли. У меня они были всех цветов в моих ящиках Пандоры, одни других эффективнее и элегантнее.

Заступив на место, я почувствовал себя счастливым, как лягушка в кувшинке под парусом! Корпус был в моем полном распоряжении, славный, радующий глаз, вместительный, хоть местами и тесноватый для волков с овцами. Виной этому уплотнению были автострада и крепостная стена, окружавшая здание как Энгрова скрипка. Только неизлечимые-ретрограды, неспособные заткнуть уши ватой, жаловались на оглушительный шум, царивший в этой тихой гавани. Жалобы же на преступления исходили лишь от правительства и полиции, сборища ничтожеств, разъезжающих на пятом колесе телеги. Что за страна неумех и неудачников, без огонька и без закона!

Я понял, что должен вернуть этой помойной яме, в которую превратилось общество, идеал, отмеченный топологией, эрудицией и судорогами любви.

Я занимал в Корпусе должность главного, а также единственного врача, по той простой причине, что других не имелось в наличии, поскольку все было позади, кроме хвоста. Коллеги завидовали мне с почтительного расстояния, что еще больней. Они отлично знали, что я решу все медицинские проблемы века с присущим мне тактом и чутьем простуженного спаниеля. Моим девизом всегда было: «Самая срочная задача – отсрочить конец квартала». У меня уйма подобного рода лозунгов, столь проникновенных, что я не только блистал скромностью, но и колол глаза своей простотой, как посредством шприца, так и без него.