Уилл Айткен - Наглядные пособия (Realia)

Из автобуса выходит молодая женщина в темно-синем костюме, с маленьким зеленым флажком. Талию ей стягивает тяжелый кожаный пояс, на поясе болтается набор аккумуляторных батарей. В одной руке она держит микрофон, витой гибкий шнур соединяет его с аккумуляторами. Сотни три пожилых японок – ну хорошо, не три сотни, может, пятьдесят – толпой вываливаются из автобуса, все в одинаковых зеленых противосолнечных козырьках, и вереницей тянутся за гидом вверх по склону. Кое-кто из них пятится задом, чтобы получше рассмотреть здоровущую гайдзинскую девку, что плетется за ними на почтительном расстоянии. Гид, рассказывая что-то в микрофон, проводит туристок между гигантскими плитами серого и пурпурного камня. Мне удается разобрать только два слова: «Хидеёси» и «Осака».

Дамы-японки резвятся среди огромных камней, восторженно взвизгивая. Наконец нахожу маленькую табличку на английском:

Камни, не отправленные в Осакский замок.

В 1583 году великий правитель и объединитель Японии Хидеёси Тоётоми отрядил около тридцати тысяч человек на строительство Осакского замка. В это время с Сёдосимы привозили немало гранитных плит. Эти камни, оставленные здесь, зовутся «ЗАНСЕКИ», «покинутые камни», или «ЗАНЕНН ИСИ», «камни, которым очень жаль, что они опоздали к погрузке.

Это камни, не пошедшие на постройку замка, который я видела мельком, когда Гермико везла меня в Оса-ку на концерт Оро – давно, в далеком прошлом.

Гид шагает мимо меня, флажок потрескивает на ветру.

– До свидания, – кричит она в микрофон. – Сайонара.

– До свидания, – по очереди выкликают дамы под зелеными козырьками, исчезая в автобусе. – Сайонара. Сайонара. Сайонара.

Холодает. Темнеет. Вытягиваюсь на одной из гигантских плит, еще теплой – столько солнца в себя вобрала. Долго лежу, глядя, как облака мчатся к морю, размышляю про себя, как зовется камень, на котором я устроилась, – ЗАНСЕКИ или ЗАННЕН ИСИ?

Хлопает дверца машины. На пустынной стоянке – Оро, тут же – универсал.

– Луиза, что ты затеяла? Достопримечательности объезжаю. Вот это – камни, которые не успели к…

– Я знаю. Я тут родился. И сто раз видел эти дурацкие камни. Все встревожились – ты исчезла.

– А что я должна была делать – киснуть в комнате и слушать хруст татами, пока вы с советом директоров решаете, как повернее от меня избавиться?

Он скрещивает руки на груди.

– Мы говорили вовсе не об этом. Мы планировали мои весенние гастроли, запуск нового компакт-диска, два художественных фильма.

– А обо мне – так-таки ни слова? Оро качает головой.

– Ну, может, одно-единственное коротенькое словечко, – признается он.

– И что же это за словечко, могу ли я узнать?

– «Такт». От нас ждут осмотрительности, Луиза. Ана-ка-сан говорит, ты «слишком импульсивна». Я говорю, вовсе нет, и тут ты берешь мою машину и уезжаешь невесть куда. Как это выглядит?

– Извини, Оро. Я что-то перенервничала.

– С бизнесом пока покончено. Я отослал их в кинодеревню «24 глаза»*, а потом на ужин к Сюнгэцу Икуте, у «Памятника поэту». Вернутся они очень поздно.

– Отлично. Так какие у нас планы?

* Бывшая съемочная площадка фильма «24 глаза» (режиссер – Киносита Кейсуке), теперь – место паломничества туристов («Twenty-Four Eyes Movie Village*). Автор романа, по которому поставлен фильм, Цубои Сакаи, была женой местного поэта Цубои Сигедзи, в честь которого поставлен «Памятник поэту» (в ее честь поставлен «Памятник прозаику»).

– Я хотел показать тебе кое-что. – Оро распахивает пассажирскую дверцу универсала. – Залезай.

Я открываю дверь «ягуара».

– Нет, это ты залезай.

– Есть, сэр! – смеется он.

Мы гоним что есть духу по узкой петляющей дороге.

– Ты хорошо водишь. Только немножко слишком быстро.

– Я сама научилась, практиковалась на проселочных дорогах Альберты. Там можно целыми днями напролет ехать, ни одной машины так и не встретить.

– Осенью в Сёдосиме довольно тихо. Не так много туристов или… – он складывает ладони, точно в молитве, – как называются религиозные туристы?

– Засранцы?

– Я серьезно.

– Паломники? Сюда приезжает много паломников?

– Весной. Посетить восемьдесят восемь святилищ и храмов.

– Это мы туда едем?

Он состраивает гримаску.

– В храм? Отвратительно. Мы едем в мое любимое место.

Выглядит оно как полуразвалившийся зоопарк, из тех, где можно зверюшек погладить и приласкать, вот только ограды толком никакой нет, лишь несколько проржавевших зарешеченных клеток. Большинство из них пусты, хотя в двух-трех – относительно редкие породы. У одной жмущейся друг к другу парочки – пышная черная шерсть с белой полосой, как у скунсов; и еще один, странный такой, глазастый, весь из себя пухленький, с черными кругами вокруг глаз, смахивает на Симону де Бовуар*. Но большинство мартышек – а со своего места я вижу их сотни и сотни – в зоопарке диких обезьян занимаются ровно тем, чего от них ждешь: бегают на свободе. Застенчивые мамочки шуршат в кустах, малыши возятся в грязи. Вот их старших братишек и отцов лучше бы остерегаться. С серебристой шерстью, размером со стандартного пуделя, они рыщут по окрестностям, ухмыляясь и утробно урча. Ослепительно пунцовые мешочки мошонок раскачиваются, точно маятники. Я делаю шаг в их сторону – и мартышки разбегаются. Я отворачиваюсь – и они крадутся за мной след в след, я даже слышу, как они сопят.