— Что он говорил про сон? — спросил Гриндл, подходя ближе.
— Что вся наша жизнь — это сон, — прошептала Кэнди жалобным детским голоском. — И вы то же самое говорили!
— И готов повторить, — Гриндл положил руку Кэнди на плечо. — Вся реальность… — он описал рукой в воздухе полукруг, подбирая нужное слово, — …это всего лишь видимость, иллюзия. В каком-то смысле это действительно сон.
— А зачем тогда деньги, во сне? — Кэнди снова расплакалась.
— А! — пальцы Гриндла принялись лениво поигрывать с кэндиным левым ушком. — Жизнь — это сон, да… но мы можем сделать его приятным… мы можем сделать так, чтобы он не был кошмаром!
— Но из-за вас это и есть кошмар для «Молодых и трудолюбивых», — сказала Кэнди. — Продать их уголь на сторону… это все равно… все равно, что украсть! — последнее слово Кэнди выпалила на одном дыхании и сама испугалась того, что оно может значить. Она вновь разрыдалась, не обращая внимания на Гриндла, который гладил ее по шее и по спине, пытаясь успокоить.
— Ответь мне на один вопрос, — сказал он, — кто из людей самый счастливый? То есть за исключением тех, кто продвинулся на пути к просветлению? Итак, кто же самый счастливый? Разумеется, тот, кто творит. Художник — вот кто самый счастливый из всех людей. Да! Но большое искусство рождается из большого страдания — это подтверждено историей! — Он так увлекся своими рассуждениями, что даже забыл о Кэнди. Он отошел от нее и принялся расхаживать взад-вперед по палатке. Может, как раз поэтому она наконец прекратила рыдать и подняла глаза, глядя на Гриндла с какой-то жадной тоской.
— Это подтверждено историей, — повторил он. — Величайшие из художников рождались в самые тяжкие времена, часто — в бедности и нищете, и чем тяжелее была их жизнь, тем пышней расцветал их гений. Вот и сегодня мы нанесли удар по всему, что есть доброго и хорошего в мире снов! Искусство! Хотя, конечно, тут есть опасность, что «Молодые и трудолюбивые» стоят лишь на самой начальной ступени сопричастности к опыту нужды и лишений, а именно на ступени вульгарного мазохизма. Хотя, в любом случае, это не имеет значения.
Кэнди смотрела на него, как завороженная, во все глаза, и он опять подошел к ней. Кэнди вновь испытала то странное беспокойство, которое поселялось в ее душе всякий раз, когда он подходил к ней так близко, и в то же время ей опять захотелось плакать.
— Ой, я не знаю, — пролепетала она, пряча лицо. — Просто мне кажется… что брать деньги… это так… так вульгарно.
— Вульгарно! — воскликнул Гриндл. — Какие-то жалкие двадцать долларов… и что в этом вульгарного? — Он достал из кармана деньги. — Вот, смотри. — Он протянул их ей.
— Нет, нет, — Кэнди зажмурилась и покачала головой.
— Ладно, — сказал Гриндл, — тогда я… я их съем. — Он поднес деньги ко рту и сделал вид, что действительно положил их в рот, хотя на самом деле ловко спрятал их в ладони.
— Ой, нет. Не надо! — воскликнула Кэнди и прикоснулась к его руке, гладя на него с искренним беспокойством.
— Поздно! Поздно! — Гриндл принялся энергично жевать. — Я уже их жую! И глотаю! — Он сделал вид, что глотает. — Вот! И нет больше никаких денег!
Теперь Кэнди почувствовала себя виноватой.
— Не знаю, что и сказать, — она стиснула руку Гриндла.
— Это не важно. — Гриндл потихонечку убрал деньги в карман. Он склонил голову и изобразил робкий, застенчивый взгляд. — Я просто хотел… я хотел… купить тебе подарок… сделать тебе приятное. — В уголке его глаза заблестела скупая мужская слеза и стекла по его мужественной щеке.
— Что?! — опешила Кэнди. — Ой, мой хороший, — она обняла его обеими руками, — мой сладкий. — И она принялась лихорадочно гладить его и ласкать, чтобы хоть как-то утешить. Она притянула его к себе, положила его голову себе на плечо и стала укачивать эту большую голову, как какого-то причудливого младенца.
А потом его голова как бы невзначай соскользнула ей на грудь, и он очень ловко расстегнул пуговицы у нее на платье своим мужественным подбородком — и тут в палатку ввалились какие-то парни, человек пять.
— Мы тут собираемся повеселиться! — весело объявил кто-то из них. — Будем сидеть у костра и петь песни. Пойдемте с нами! — Они окружили Кэнди и Гриндла и принялись подталкивать их к выходу.
Костер уже разожгли, и веселые юные голоса «Молодых и трудолюбивых» звенели в ночи:
— Да! Да! Да! Новый мир! Для всех, кто молод и трудолюбив!
Как только Кэнди и Гриндл дошли до костра в сопровождении радостных молодых людей, Гриндл тут же оттащил Кэнди в сторонку.
Читать дальше