Яна Гецеу - Курс практической психопатии

Я вышвырнул всех вон, Арто молча стоял в углу сложив руки на груди. И со щеки его капала кровь — зацепило осколками. Я закрыл дверь с таким грохотом, что наверняка весь дом проклял меня. Шобла с матом и воплями возмущения скрылась. А я вернулся в комнату, Арто попытался сказать что-то вроде — ну и что ты сделал? А я не слушал. Я ударил его со всей боли и ревности, что душили весь вечер, скрутил в обьятьях, пользуясь, что сильнее его, и поцеловал, впиваясь зубами. Он пытался сопротивляться, но меня раздирал гнев, а он был обкурен. и эти глаза, эти болезненные огромные глаза, которые я так люблю… Арто! Я ударил его снова, я сломал его у подоконника, я изорвал ему ногтями плечи, и вцепился зубами в самые его нежные места за ушами, он закричал, и в голосе дрожали ноты боли и возбуждения.

— Ах ты, сучка! — прошипел я, свирепея, и удушил его, удушил по-настоящему. — Дрянь ты ебаная!

А он не сопротивлялся, лишь смотрел мне в глаза, зрачки широкие, на губах улыбка шлюхи-мученицы, всепонимающей. Пришлось изнасиловать… ломая ему руки, он шипел и вскрикивал, но я заставил его наконец заплакать — хотя он держался ой да ну, я увидел слезы, много слез, лишь когда отпустил его, и он повернулся ко мне лицом, и обняв, прижался всем дрожащим телом. Силы оставили меня, а он такой тяжелый… коленки дрожат… сесть бы куда… а до утра так далеко. Убейте, убейте же меня, кто-нибудь.

— Арто, запомни раз и навсегда, — прошептал я, целуя его в макушку: — Ты — первый, за кого я готов умереть не раздумывая, и со мной никогда такого не было…

— Да… — прерывистый, судорожный вздох вырвался у него, и я сжал его ещё сильнее.

— И я не знаю, не знаю что мне с этим делать… прости! — резко отшвырнул его, так, что он упал на локти, а я ушел, слился, убежал к чертовой матери, задыхаясь от невозможного и бессильного…

И теперь внутри у меня ползают черви, снимая кожу пластами, кусок за куском, все чешется. Мама даже не подходит — запретил. Не могу говорить, не могу дышать. Проклинаю его.

— Чтоб ты сдох, сучка, будь ты проклят! — шепчу я в темноте. — Приходи, срочно, приходи… дай мне тебя убить.

А стоит лишь прикрыть веки, как вот он — танцует под ними… сколько ангелов танцует на конце одной иглы — столько одного Арто ловко существует у меня внутри. И ничем его не отравишь — как не пью, чего не глотаю — ничто не прерывает его танец, он костер, что извиваясь выжигает мне нутро! Сыграй же для меня… любовь моя, горькая желчь, мне не встать без твоей флейты!

…долго корчился. Долго.

И вдруг глаза мои резко и широко распахнулись. Я вскочил с влажной от лихорадочного пота постели — темно, Луна шарит слепым лучом, будто пытаясь вычислить меня в комнате и разрезать пополам. А я сныкался по стеночке-по стеночке, прополз, схватил гитару, вернулся так же тайком на кровать, и давай терзать её, ни в чем не повинную, кроме того, что он мне её подарил. Психанул ещё сильнее, от того, что ни хрена не получается, и наплевав на лазер Луны, прошмыгнул, разрезаемый, к куртке, вытащил плеер, заткнул уши — а руки дрожали! « Будто пьян », — услышал снова её голос, и чуть успокоенный, будто глоток дыма сделал, вернулся на кровать, все тело кровоточило порезанное Луной. Она пела дымным голосом своим, дым настоянный на коньяке, целебно-ядовитые травы — и я стал ей подыгрывать. И кажется — черт возьми, у меня получалось! Я попадал, точно! Воодушевление вспыхнуло, как счастье, как призыв — о, да! но… быстро отпустило. Я устал. К тому же, нестерпимо захотелось пить… вот блин. Шариться по кухне… а вдруг мама встанет, беспокойная. Ну чтож, встанет, так покурим, но только молча, молча, мама! — шептал я, пробираясь в темноте наощупь. По пути завернул в ванную. Тело горело от червей и Луны, и надо было хотя бы лицо сполоснуть. Включил свет, и… увидел в зеркале свой худой скелет. Боже, какое же я уебище… длинная челка упала на глаза раненного хищника, ручки тоненькие, пальцы как лапки паучьи, ребра… тьфу, ужасно, ужасно!! Вспомнил синяки на ляжках Жахни, после каждого моего захода в неё. О мои кости набивала.

Понятно, почему он меня не хочет больше видеть. И забыв попить, я вернулся в кровать. В горле скребло, но я должен был себя наказать, наказать…

Я горестно уснул, и не видел ничего, отчетливо понимая лишь, что сплю. Просто сплю. И очень хочу пить.

Дождь моросит. Кутаюсь в куртку, мусолю сигарету, и думаю.

Кажется, я его сильно разбаловал. И если вдруг перестану заглядывать ему в рот, он удивится — как так? А ведь перестану. Тока не сразу, а постепенно. Хорошо, что он боится меня потерять. Это необходимость, а как же иначе? Иначе начнет обращаться со мной так, как я с теми кто мне похуй. Заносчиво и гадко.