Diamond Ace - Сломленное поколение

Она помогла мне встать, но я сказал, что в состоянии идти без поддержки.
Нужна сода. Щепотка гидрокарбоната натрия снижает кислотность крови. Старый метод.
Я спросил Рут, есть ли у нее дома пищевая сода.
– Мы почти пришли.

С этими словами она повернула на узенькую асфальтированную дорожку, примыкающую к деревянным ступеням, ведущим прямиком в жилище моей спутницы. Сестра Джессика долго не могла попасть в замочную скважину, после чего и вовсе уронила ключи на коврик с надписью "..н..о..".
Наконец, мы вошли.
Эклектика.
Отличительной чертой которой в современном мире, судя по всему, является широкоплечий чернокожий атлет с жетоном детектива.

И н т е р л ю д и яNo. 2

Я – дефект несущей колонны.
Мне хочется нарушить закон. Взять баллончик с аэрозольной краской и подправить физиономию Моны Лизы. Черный крест на застывшей кроткой ухмылке, плюющей на время, отдаваемое ей.
Искусство может спровоцировать инфаркт.
Растление искусства – психоз.
А в этом нет ничего криминального. Люди не хотят принимать скоротечность собственного века, а потому гибель чего-то мнимо бессмертного для них – лишнее напоминание неотвратимости заката их же убого бытия. Ты повесил картину, и все, считай, приобщился к чему-то великому, не поддающемуся временн ой коррозии.
Оглядись. Вокруг лишь ложные подвиги притворных героев.И только им ты доверяешь свое спокойствие, свое бесценноезаблуждениео вечной жизни.Авремя тебя переигрывает. Оно не даетощутить разницу между тобой-мальчишкой и тобой-жалким-стариком. Ты смотришь взеркало, и кажется, что таким жебыл и вчера.
Но это нетак, кретин. Моложе ты не будешь и шанс ты уже упустил.Мне не жаль.
Ты сдохнешь в пустыне самобичевания.А я накрою тебя черным саваном и побреду к закату.
Каждый из нас – трещина в стене.
Мне хочется разрушить незыблемое. Разрубить веревку, удерживающую и без того хрупкий мирокна привязи посреди волнующегося океана. Растоптать двухцветковый шафран, чтобы тот не чувствовал себя чем-то особенным. Чем-то, что обязательно в скором времени будет уничтожено. Внезапная смерть. Моментальная, безболезненная, неожиданная. Так должны исчезать и люди.
Но мы делаем все, чтобы кончина была как можно более мучительной.
Плачем над трупами, терзаем тела иголками, заставляем их легкие насыщаться кислородом, делая организмы придатками аппаратов.
ИЗБАВЬ МЕНЯ ОТ ЭТОЙ ЛЖИ.
Позволяем неверным диагнозам топтать остатки благоразумия.
Нас ставят раком – а мы верны убеждению, что нас спасают.
Нас заковали в латекс и наручники – но мы по-прежнему питаемся верой.
Нас ебёт система – и мы не знаем, кого винить.
ВЫТАЩИ ЕЕ.
Мы –никтобез врага. Нам необходим противник.
Чтобы винить его в наших неудачах. Чтобы оправдывать ничтожество эфемерным сопротивлением.
Мы – прочное ничто.
Никому не хочется признавать очевидное: наши беды – не какое-то там наказание или возмездие.Мы никому не нужны. Иэто хорошие новости – мыни от кого и не зависим.
И лишь одно удручающее но: мы не научились самостоятельности.
Стая молокососов, припавших к господнему соску.

Глава Девятая
Солнце все еще идет вниз

Я спрашиваю Рут, какого хрена тут делает "мистер вселенная"?
– Кто?

Я указываю на огромного черного парня, сидящего в кресле. Того самого детектива, что приходил в мою палату, когда я еще был пристегнут к лежбищу. Здоровый гуталин прямо по курсу.
– Похоже, ты переутомился. Мы одни, – она сделал небольшую паузу и добавила, – да, зачем тебе нужна была сода?

Просто принеси ее. И стакан воды.
Рут сняла промокший плащ и пошла в кухню. А я медленно, словно какой-нибудь сраный сапер, направился к тому креслу, в котором, как мне показалось, сидел мой старый приятель. Но то ли это была игра тусклого света и тени, то ли нейролептики окончательно раскрошили остатки трезвого восприятия.
Вот чего мне не хватало – агнозии.
Но что-то мне подсказывает, что эклектика в дизайне жилища Рут – не галлюцинация.
В каждом углу – ваза с цветами, подоконник заставлен различными видами кактусов, красный модерновый диван очень удачно диссонирует с алебастровыми светильниками, хаотично расставленными вдоль стен. Несколько фотографий в рамках, на них Рут не одна. С ней какой-то задрот в огромных очках с бифокальными линзами. Но не похоже, чтобы в этом доме жил кто-то помимо хозяйки.
Одиночество – верный спутник таких, как Рут.
У них нет ничего: огромной груди, природного обаяния, хищного взгляда.
Даже Эллисон Чейс осталась одна. Но оно и понятно. Девушки вроде моего психотерапевта – инкубаторы. Ты можешь кончить в них, дождаться рождения ребенка и, если тебя не устроит семейная жизнь, легко их бросить. Они не подадут иск, не пополнят ряды закоренелых феминисток, не отрежут твои яйца, просто чтобы отомстить. Нет. Ничего этого не будет. Почему? Просто потому что.
Потому что мозгоклюями становятся не по призванию.
Потому что незнание – вот, что толкает их к странствиям по чужим переживаниям. Они надеются, что получат ответы на все интересующие их вопросы, если будут знать индивидуацию Юнга, или теорию резонанса Кеплера.
Думают, что концепция мета-индивидуального мира Дорфмана как-то поможет им справиться с проблемами.
Но ни один странник, похожий на Эллисон Чейс, никогда не убедит меня в том, что классификация Рокича способна спасти меня.
Спасение – внутри.
Спасение – в фотографиях, плюнувших на тебя людей.
Спасение – в отрицании всего. Движение без курса и лишнего груза куда приятнее и легче восхождения на Голгофу с ответственностью на плечах. Нам не нужны матери и жены.
Мы прекрасно справимся без прокладок и антиперспирантов, не оставляющих пятен на темной одежде.
Нам надоело зависеть и отвечать.
Потому мы ждем.
Рут вернулась в гостиную со стаканом в руке.
– Вот твоя вода. Там две чайные ложки соды.