Лайонел Шрайвер - Другая жизнь (So Much for That)

– Как твой отец? – пробормотала она.

– Сама спросишь. Он внизу.

– Ты привез его в дом? – сонно спросила она. – Зачем? Разве это разрешено?

– Это возможно. Он же мой отец. Я хочу забрать его с собой.

– С собой? – Она вздохнула. Ее рука легла на его бедро, и этот жест показался ему восхитительно приятным. – Куда?

– Гну? – Он собрался с силами. – Помнишь, в прошлом году я спросил тебя, поедешь ли ты на Пембу? Я хочу сейчас задать тот же вопрос. На этот раз рак не сможет быть оправданием для отказа.

– М-м-м? – Она покрутила головой. Ее голова всегда была скрыта чалмой, и сейчас он залюбовался правильной формой ее черепа.

– Там тепло, – произнес он нараспев, в тон ее бормотанию. – Белые пляжи. Высокие деревья. Свежевыловленная рыба. И легкий ветерок с ароматом гвоздики.

– Подожди, – прервала она, открывая глаза. – Мне это не снится?

– Нет, это не сон. Я хочу забрать тебя на Пембу. Я хочу, чтобы мы улетели на этой неделе.

Она резко села:

– Шепард, ты в своем уме? Совсем не подходящее время вновь начинать разговор об Африке.

– Это единственное время, что у нас осталось для разговоров об Африке. У нас больше нет времени ни на что.

– Даже если я не начну принимать экспериментальный препарат, мне надо сделать еще пять процедур химиотерапии! Лечение могло быть уже позади, но со мной пока не все кончено.

– Нет. – Он коснулся ладонью ее щеки. – С тобой все кончено. – Он имел в виду только лечение и сам ужаснулся, какой подтекст услышал в собственных словах.

Она вывернулась и привстала.

– Ты тоже списываешь меня?

– Гну. Что с тобой происходит? Как ты полагаешь, что с тобой происходит?

– Безусловно, я очень тяжело больна, но последние несколько дней я чувствую себя лучше.

– Ты уже даже не можешь есть. У тебя нет стула. Ты не способна подняться по лестнице. Как ты полагаешь, что с тобой происходит?

– Прекрати! Ты жесток! Очень важно сохранять оптимизм, пытаться…

– А я считаю, что жестоко пытаться. Она расплакалась:

– Вот увидишь, я справлюсь!

– Послушай, в этом нет твоей вины, – сказал он. – Такова судьба. Все эти разговоры в больнице о необходимости «бороться», «справиться», «победить». Конечно, ты прониклась этим духом соревнования. Но это не соревнование. Это не «сражение» с раком. Болезнь тела – не болезнь духа. И смерть, – он произнес это страшное слово мягко, но отчетливо, – не поражение.

Глинис действительно расцветала, испытывая сильную ненависть или злость, которую она с радостью выплеснула на мужа.

– Что ты знаешь? – почти прорычала она.

– Что я знаю?

Он помолчал минуту, собираясь с мыслями. С четверга он боролся с желанием принять сторону Кэрол. Он едва сдержался, чтобы не излить душу отцу, несмотря на то что путь был долгим, он сумел выдержать разговор с сыном сегодня утром. Он проигнорировал совет врача позвонить всем родственникам и друзьям – Петре, в Аризону. В результате у него ничего не получилось, он сообщил ей о поступке Джексона, умирая от страха, что все «слишком реально». Шепу казалось, что поделиться с кем-то раньше Глинис было бы «предательством».

– Гольдман просил меня не говорить тебе, – выпалил он. – Он просил меня сообщить всем, кроме тебя. Тогда твоя мама немедленно прилетела бы в Нью-Йорк, и сестры тоже. Друзья внезапно бы появились в доме, и каждый захотел бы произнести речь, ты эти речи терпеть не можешь и сразу бы все поняла. Гольдман хотел, чтобы все знали, но скрывали от тебя. Но ты ведь понимаешь? Я бы скорее согласился скрывать от всех остальных. Пошли они… Но не рассказать тебе – это такое неуважение. А я тебя уважаю. Возможно, последнее время по моему поведению этого и не скажешь, но я тебя очень уважаю.

Она встала на диване на четвереньки, словно была готова броситься на него и выцарапать глаза.

– Говори, что?

– Гольдман дал тебе три недели. – Она упала на подушки, но он не умолкал. – Сейчас это уже две с половиной. Может, я и не прав, и тебе лучше не знать, но так было бы нечестно по отношению ко мне. Я больше не могу держать все в себе – как результаты томографии. Они были ужасными, Глинис. Могу я и в этом признаться? Метастазы развиваются стремительно. Ох, начнем с того, сколько ты собиралась прожить? Год. Один год при таком диагнозе – стандартный показатель. Да, при наличии только эпителиоидных клеток можно было рассчитывать на три года, но лишь при постоянных процедурах химиотерапии. Но когда Хартнес обнаружил двухфазные клетки, твоя жизнь автоматически сократилась лишь до двенадцати последующих месяцев. Рубеж превышен почти на два месяца, мы и за это должны быть благодарны. А мне пришлось целый год жить с этим один на один, после того как ты сказала в офисе Нокса, что ни о чем не желаешь знать. Уходит Джексон, и моей первой мыслью было: жена ничего не должна знать. Я не смог ничего тебе рассказать. Мне было очень одиноко. Я устал быть один. У меня остались всего три недели в жизни, когда я могу не чувствовать себя одиноким. У нас меньше трех недель, чтобы уехать куда пожелаем, и мы так и поступим. Поэтому мы уезжаем на Пембу. Сейчас.