Лайонел Шрайвер - Другая жизнь (So Much for That)

Путем невероятных усилий Глинис проделала то, что у обычных людей называется «встать со стула», и взяла карандаш и блокнот, лежащие у телефона. Обратно к столу. Теперь необходимо перевернуть страницу. Господи, кажется, на это ушла целая вечность. Она с трудом подцепила уголок бумаги непослушными пальцами. Руки… Не ее руки; не она, а они ею управляли. То же происходило и с ее телом – оно владело Глинис; и никак иначе. Пальцы были деревянными, она могла бы колотить по ним блокнотом и даже не вздрогнуть. Потрескавшиеся ногти, так бывает, если долго играть «в блошки», – обломанные края, потемневшие, ставшие почти фиолетовыми. Выглядят, как пальцы заядлого курильщика, решившего заняться ремонтом и постоянно промахивающегося молотком мимо шляпки гвоздя. (Она подпиливала их, когда Шепард не видел. Пальцы кровоточили. Но возня с ногтями, все равно выглядевшими тошнотворно, занимала ее часами.) С ногами было еще хуже, потому что на пальцах ног ногтей вообще не было; они смотрели на нее в постели десятью пустыми глазницами.

Карандаш был тяжелым, словно лопата. Она провела несколько раз грифелем по бумаге, поражаясь тому, как мало общего между этими штрихами и замысловатыми линиями в ее воображении – произведение искусства, столовые приборы, достойные быть творениями Генри Мура. Бросив рисовать рукоятку, она принялась выводить контуры лезвия, но и они получались нечеткие – прерывистые, словно пунктирные линии, невнятные, перекошенные.

Даже когда ей было три года, она рисовала лучше. Сделав над собой последнее усилие, она потянула за лист, тщетно пытаясь вырвать его, затем принялась стирать пятна и зигзаги, вид которых едва не вызвал у нее приступ гнева.

* * *

Глинис проснулась, обнаружив, что голова лежит на столе. Каракули в блокноте уже не имели никакого смысла. Смешно, но из нескольких размытых утренних размышлений вынырнула единственная, четко сформулированная мысль: «Дурацкий фонтан во дворе». Она немедленно прогнала ее прочь. Это неприлично. Откровенно говоря, ей были дороги фонтаны Шепарда. Конечно, это сумасшествие, но это был тот недостаток мужа, который ей нравился.

Отведя взгляд от блокнота, она заметила лежащий на тарелке сэндвич с тунцом и слишком толстым слоем майонеза, а также салат с пастой, яркие кусочки паприки и листики петрушки резали глаз. Нэнси, у нее есть ключ. Как приятно, что ей удалось пропустить этот момент выражения доброго отношения. При этом избежать необходимости благодарить за доброту. А больше всего радовало то, что не пришлось есть всю эту дрянь.

Должно быть, уже день. Пятница. Сегодня у нее посетители. Ненавистное мероприятие, как правило, однако сегодня у нее гостья, против встречи с которой она не возражала. Флика. Они похожи. Как странно, что теперь у нее больше общего с семнадцатилетней девочкой, а не с ее энергичной, великодушной мамой.

Глинис стала осторожно подниматься наверх, держась руками за перила; никто никогда не узнает, сколько сил она потратила на то, чтобы надеть чистый велюровый домашний костюм. Она задыхалась, как от быстрого бега, и, обессилев, припала к перилам, чтобы перевести дыхание. Почему-то в последнее время ей удавалось вздохнуть слишком поздно. Дышать уже поздно; глоток свежего воздуха был необходим гораздо раньше. Ноги болели; распухали внутри розовых пушистых тапок и нещадно чесались, кожа потрескалась. Не стоило ей засыпать на жестком кухонном стуле; от долгого сидения анальные трещины беспокоили еще сильнее – в те редкие моменты, когда ей удавалось опорожниться естественным путем, казалось, что в зад воткнули раскаленный стержень. Ядовитые какашки. Звучит как название рок-группы или название новомодного концептуального произведения, продолжения сказок А.А. Милна.

Обязательно надеть носки, чтобы скрыть распухшие щиколотки. Ажурная вязаная шапочка на голову, дабы не напугать гостей видом лысого черепа.

Обратно к лестнице. Она прибавила еще пару градусов на термостате, не обращая внимания на цифры, ее не волновала температура в доме. Она всегда мерзла.

Три тридцать. Кэрол обещала быть к четырем. Не придумав лучшего занятия, Глинис уставилась в окно, высматривая машину. Внезапно она ощутила знакомое, болезненное отвращение, как у собак Павлова.

Один из соседей занимался бегом. На нем были красивые штаны с лампасами и модные кроссовки с цветными полосками. На голове стильная повязка. Он выглядел невероятно гордым собой. В то же время весь исходил жалостью к себе, смешанной с чувством глубоко удовлетворения собственным поступком, в этом человеке было все то, что она так ненавидела в муже. В яркой спортивной куртке и спортивных перчатках он бегал вокруг поля для гольфа. Раскрасневшийся от усердия. Его не сдерживал даже пронзительный февральский ветер и снег. Да, конечно, беги, лицемерный болван. Думаешь, я не бегала? Подожди. Увидишь. В один прекрасный день, ха-ха, ты отправишься на обычный медицинский осмотр, и доктор вывалит на тебя кучу сложно произносимых латинских терминов, и что будешь делать, точно не побежишь вокруг поля; станешь благодарить всех святых, если удастся встать с кровати. Так что беги, беги, беги. Пока. Потому что ты сам себя не знаешь. Просто время еще не пришло.