Юнас Бенгтсон - Субмарина

Попкорн мягкий, раскрошенный. Я съедаю весь, даже нераскрывшиеся зерна. Вкусно, говорю, очень вкусно, солнышко.

Мы идем гулять, заходим в «Макдональдс». Я спрашиваю, чего он хочет. Пока мы едим всякое разное, Мартин рассказывает о клоунах и как он заметил, что это переодетые взрослые. Рассказывает о водовозе и пожарном. О том, что Сёрен плакал, соскучившись по маме. О перышках и непереваренных комочках пищи, оставленных хищными птицами в лесу, и водорослях на пляже. И о том, что они не нашли янтарь.

Я заставляю себя слушать. А так соблазнительно отключиться, пока он рассказывает. И думать о героине в холодильнике.

Идем в «Тиволи» кататься на каруселях.

Беру входные билеты, Мартину — абонемент. Оставляем рюкзак и спальник в камере хранения у входа Покупаем огромный леденец и шарик в виде зайца, летающий. Не будем экономить. Сегодня не будем. Больше не будем. Покупаю ему жареный миндаль, и пластмассовую чесалку, и брелок с Пьеро.

Делаем два круга на колесе обозрения. Отсюда виден весь город. На самом верху он берет меня под руку. На второй раз уже уверенней — да, больше всего ему нравится чертово колесо. Больше радиоуправляемых машинок и горок.

Когда мы снова спускаемся по лестнице, он говорит:

— Пап, еще раз, а? Можно, пап?

— Ты посмотри, какая очередь, солнышко… Может, лучше…

— Ну пап, ну пожалуйста…

— Ладно, но сначала папа сходит в туалет.

Идем по парку, мимо Театра пантомимы, где выложенная плитками дорожка отлого спускается к низеньким зданиям туалетов и камеры хранения.

Держу Мартина за руку. Заставляю себя идти медленно.

Во внутреннем кармане у меня есть пакетик. Немного. На разочек. Некоторые носят с собой заячью лапку, а старушки, например, кладут сто крон в проездной, просто на всякий случай. Чтобы были под рукой. А у меня — пакетик. Нет ни шприца, ни ложки, ни ватки. Но есть пакетик. Он меня согревает.

Уже на «лодочках» я чувствую, как оно нарастает. И потом, пока Мартин стреляет из воздушного ружья по шарикам, пытаясь выиграть большого розового кролика. Тело требует своего. Пот на лбу.

Мы у туалетов. Папе надо в зеленый домик. Постой здесь, солнышко.

— А можно я с тобой?

— Потом сходишь, ладно?

— Но, пап, мне тоже надо пописать, я столько кока-колы выпил…

— Ну, давай тогда ты первый, солнышко…

— А почему мы не можем…

— Солнышко мое, кому-то же надо держать шарик, правда? Чтобы на него не написать. Неприятно ведь будет, если шарик испачкается.

Он смеется. Знаю, он это себе представил.

— Давай скорее, давай, солнышко.

Он бежит внутрь. Я стою с шариком. Рука, держащая нитку, начинает дрожать. Мне не хуже, чем диабетикам. Сейчас, мне надо туда сейчас, или папе станет плохо.

Я представляю его, как он сейчас там, в туалете, аккуратный, больше не писает на ботинки, следит за тем, чтобы не промахнуться. Представляю, как он стоит и намыливает руки чуть не до локтей. Минуты превращаются в месяцы, в годы, а шарик прыгает на ниточке.

Он выходит, подбегает ко мне. Протягиваю ему шарик.

— А теперь подожди папу, хорошо? Стой тут. Никуда не уходи. «Тиволи» очень большой. И даже если тебе покажется, что папы долго нет, никуда не уходи, обещаешь?

Он кивает.

Я быстро иду к туалетам, не бегу. Спокойно, спокойно. Выбираю дальнюю от двери кабинку.

Опускаю сиденье. Дрожащими руками осторожно высыпаю порошок на белую пластмассовую крышку. Банковской карточкой размельчаю белые кристаллики, сворачиваю в трубочку сто кроновую купюру. Сначала одна ноздря, потом другая. Крышка пуста. Я прислоняюсь к стене. Сдерживаю кашель. За дверью двое мужчин говорят на сконском диалекте, булькает писсуар. Выкуриваю полсигареты и выхожу.

Тщательно мою руки. Плещу водой в лицо. Глаза красные, слезятся.

Я выхожу, Мартин спрашивает, что случилось.

— Ничего, солнышко, ничего.

— Ты вспомнил… вспомнил что-то грустное?

— Нет.

— Может, ты… может, ты маму вспомнил?

Я сажусь на корточки, держу его за руки:

— Нет, солнышко… Нет, все хорошо, малыш. У нас все хорошо.

— Но, папа…

Он смотрит на меня. Я горжусь им. Он хороший человек, думаю я. Заботится о других. Не знаю как, но он стал хорошим человеком.

Смотрю на него и улыбаюсь, хотя чувствую, что зрачки до сих пор суженные.

— Знаешь что, малыш?

— Нет.

— Знаешь что?

— Нет.

— Угадай.

Вижу работу мысли. Пауза, концентрация:

— Пойдем смотреть салют?

— Да, черт возьми, конечно, мы пойдем смотреть салют. Но только через два часа. Но знаешь что?