Феликс Аксельруд - Испанский сон

— Ты уже порадовал, — сказала Марина, ощущая влажный зов близ Царевны. Она внезапно поняла, что в ее жизнь входит новое явление — чужая любовь, волнующее и упоительное прикосновение к этому. До сих пор чужая любовь была для нее лишь вымыслом, информацией из книжки или с экрана, позволяющей задуматься, помечтать, а если даже и возбудиться, то лишь самую малость — она всегда отчетливо сознавала искусственную природу этого возбуждения. Теперь это было настоящим — еще одно, за что следовало благодарить адвоката. Она все больше была у него в долгу. Она знала, какая благодарность была бы наилучшей. Только — не случится ли, как позавчера? Она так хотела, чтобы не случилось!

Но на этот раз она даже не сумела к нему приблизиться. Она нарочно не стала полностью раздеваться — чтобы в случае неудачи позор ее не был столь откровенен. Она спустила повлажневшие трусики и подползла к нему задом, чтобы поза была новой для нее, не такой, как под забором… нужно, чтобы ничего не напоминало забор… Протянув руки за спину — ведь под забором было совсем не так! — она помогала ему обнажиться… под забором никому не помогала… ее пальцы обрадовались его змею, коротко приласкали его… те, под забором, были отвратительны… а этот… а те…

Она не смогла. Чем сильнее, чем разнообразнее пыталась она отринуть, забыть проклятый забор, тем страшней и реальней вставал он перед ее мысленным взором — и настал момент, когда эти две упорно разводимых ею противоположности, забор и журнальный столик, закружились вокруг нее, замельтешили, нераздельно слились в одно, мрачное, непостижимое, а тщетность ее попыток осушила Царевну и наполнила влагой глаза. Она встала на колени, и руки ее бессильно упали; она грязно выругалась, чтобы не зарыдать в три ручья. Ее только и заботило теперь, не рассердится ли Корней Петрович окончательно. Ведь она сама затеяла это. Он не хотел сегодня… не был готов, не подавал никаких признаков… Динамо, так это называлось у любителей деревенских дискотек. Она просто дрянь, и он будет прав, если изобьет ее… Хорошо еще, если изобьет, а то как бы не выгнал…

— Бедная девочка, — сказал неожиданно адвокат. — Как же ты дальше-то? Ведь это просто синдром.

Она тихонько заплакала.

— Ничего, — решил он. — Вначале спасем Отца. А потом… может, и тобой займемся… Это все психология. Поменьше думай об этом.

Он погладил ее по голове, а она схватила его руку и стала целовать ее; она целовала ее долго-долго, и он, к счастью, не забирал ее, не мешал ей хотя бы так выразить свою любовь, благодарность и преданность.

— Я люблю тебя, — вымолвила она наконец. — Милости прошу в Царство Наше…

Он поцеловал ее в темя.

— Спасибо, милая…

— Такие слова никому еще не говорились — вообще никому, понимаешь? Прежде я открыла тебе Царство… а теперь и ввожу тебя в Него…

— Я понимаю. Наверно, я должен быть как-то посвящен?

— Мне кажется, ты уже посвящен… Не знаю.

— Наверно, нужно спросить Отца, — предположил адвокат.

Она насторожилась.

— Ты же не думаешь, что это… замена… Ты понимаешь, что Царство начинается с Отца?

Он улыбнулся.

— Успокойся. Я все понимаю.

— Может быть, тебе плохо будет спать со мной? — спросила она печально. — Может быть, тело твое хочет только таких наслаждений? Я могу спать где угодно… хоть на полу…

— Ну что ты, — сказал он, но как-то не очень уверенно.

Она протянула руку, чтобы нежно погладить его Царя, и с ужасом почувствовала змея под пальцами. Все это время он хотел. Она плакала, он утешал ее, она целовала его руки и принимала его в Царство, а змей все это время был здесь.

Она не могла принять от него такой жертвы.

— Ведь там, рядом, есть и другая дырочка, — пробормотала она и посмотрела на него с робкой надеждой.

Его зрачки хищно расширились.

— Позволь мне… я могу принести из ванной крем?

Он кивнул. И снова совершились ее движения. Опять она подползла к нему задом… протянула руки за спину… Она делала это без вожделения, только ради него, и Царевна бесстрастно наблюдала за ними обоими. Змей — или зверь? неизвестно… — вошел в ее плоть медленно, нежно, стараясь не причинить боль; начал свой танец… ускорился… потом замедлился…

Но стон, которому она уже готова была порадоваться, как свидетельству своего выполненного долга, не прозвучал. Она почувствовала, как змей покинул ее тело. Она обернулась и посмотрела в глаза адвокату.

Он тяжело дышал, глядя на нее и не говоря ни слова. Он хотел той же ласки, что получил тогда, позавчера. И молчал, милый дурачок, не зная, любо ли ей будет ласкать змея после пребывания его в необычном местечке. Ясно же, что стоит ему слово сказать… Но он стеснялся — чистюля, интеллигент, куритель трубки. Ей захотелось, чтобы он хоть чуть-чуть снасильничал. Ведь он заслужил право на это. И он должен был пользоваться своим правом, а не отгораживаться от нее своей дурацкой стеснительностью.