Феликс Аксельруд - Испанский сон

Она забыла про чай, ходила взад-вперед по квартире и психовала. Он с ней, что ли, шутки вздумал шутить? Девочку нашел, целочку, видишь ли, для широкой постели! Столичный преуспевающий адвокат, как же, видали мы таких преуспевающих! Отец томится в застенке, нужно бумаги оформлять, а он что делает? «+ см. холодильник»! Я тебе покажу «+ см. холодильник»!

Звук дверного замка разом оборвал все ее негодующие сентенции. Она замерла; в следующий момент она бросилась в прихожую. Не успел он закрыть за собой дверь, как она схватила его сзади за плечи, прижалась на миг, развернула к себе, расцеловала быстро и нервно: «пришел… наконец-то пришел… милый, милый…» — и с тревожным ожиданием вперилась в его глаза: «только не лги, ради Отца Вседержителя».

— Я угадал, — сказал он.

— Про мать?

— Да.

Она сглотнула и потупилась.

— Может, ты дашь мне пройти? — спросил он.

— Извините, — сказала она тихо.

Он покосился на нее за это «извините», кривовато усмехнулся, сбросил плащ, прошел мимо нее на кухню.

— Я думал, ты что-нибудь приготовила, пока я совершал трудовой подвиг…

— Ох, прости. — Она захлопотала, захлопала дверцами и ящиками. — Прости, пожалуйста… Я тут вся извелась — ты сказал, вначале пойдем оформим бумаги…

— Я передумал.

— Что-то случилось?

— Ага. — Видно, он не завтракал, потому что бутерброды из ее рук отправлялись к нему в рот прямым ходом.

— Что случилось, что?

— Ты спала.

— Я спала?!

— Да, я принес все бумаги с собой.

Она подождала, пока он дожует очередной бутерброд, и поцеловала его так, как она целовала Отца, когда была за что-то Ему особенно благодарна. Этот поцелуй длился, наверно, минуту.

— Уф! — сказал он и помотал головой. — Я чувствую, бутербродов уже достаточно.

— К вечеру я приготовлю еду, — сказала она. — Завтра приготовлю. Больше не упрекнешь меня в этом.

— О’кей. Сделай тогда кофе, и пошли в комнату.

Пока она делала кофе, он разложил на журнальном столике несколько бумаг — заполненных, полузаполненных и совсем пустых. Она подписала их, не глядя.

— Вообще-то, — заметил он, — лучше бы ты так не делала.

— Почему? Разве не положено доверять адвокату?

— Адвокату — да. Но я уже не адвокат для тебя. Я принял тебя близко к сердцу.

— Тем более.

— Нет.

Она недовольно повела плечом и демонстративно перевернула все бумаги.

— Скажи лучше, когда ты увидишь Его?

— Надеюсь, через пару часов.

— Передашь записку?

Он подумал.

— Давай лучше скажу Ему, что все у тебя в порядке. Я устрою вам свидание, ты не переживай.

— Как скажешь…

— Я пошел.

— А мне что делать?

— Ужин.

— Ну, правда?

— Я вчера сказал тебе: выполнять мои инструкции.

— Как скажешь, — повторила она и улыбнулась. Жизнь еще не сделалась прежней. Впрочем, прежней она уже не сделается. Жизнь все равно будет другой; вот бы не хуже, чем раньше. Что-то впереди? Возможно, что-то очень трудное. Но, наверно, уже не такое страшное, как то, что она пережила. По крайней мере, появился кто-то, на которого хотелось надеяться. Было хорошо на кого-то надеяться. Было ужасно надеяться только на себя.

Она приготовила ужин и сидела перед телевизором, подпершись кулачком и думая вперемешку обо всех странных событиях последней недели. Она ожидала Корнея Петровича, как любящая, заботливая жена. Сейчас он придет. Он будет усталый и голодный. Она не набросится на него с расспросами; первым делом она снимет с него пальто, повесит на вешалку; потом встанет перед ним на колени и расшнурует его ботинки, а пока он будет умываться, она достанет из холодильника то, что должно быть холодным, и выложит с плиты то, что должно быть горячим. И когда он будет есть, она вот так же подопрется кулачком и будет смотреть на него в умильном молчании. А когда он будет заканчивать есть, она отнесет в комнату горячий кофе. И вот тогда-то, попивая кофе и покуривая трубочку, он тихо и неторопливо расскажет ей о делах.

Когда щелкнул замок, она дрожала от волнения. Она не хотела показывать ему свое волнение, чтобы не заставлять его рассказывать, не насытившись. Она с трудом овладела собой. Дверь отворилась; послышался негромкий треск, и огромный букет цветов в целлофане проник в прихожую прежде несущего его человека. Еще никто, даже Отец, не дарил ей таких букетов. Она не выдержала волнения и нахлынувших от букета эмоций. Она зарыдала.

Вместо того, чтобы расшнуровывать ему ботинки, она стояла и рыдала, как последняя идиотка, а он, голодный, обнимал ее, держа огромный, потрескивающий целлофаном букет у нее за спиной, и шептал ей на ухо какие-то слова утешения. Потом он отстранился, посмотрел на нее довольно-таки весело, вручил ей букет и зашел в ванную, и она услышала звук мощной водяной струи. Трижды идиотка, ругнула она себя, нужно было на всякий случай наполнить ванну да еще припасти отдельное ведерочко кипятка, чтобы погорячее.