Феликс Аксельруд - Испанский сон

Но с первой болью, в самое, наверно, не подходящее для этого мгновение, перед ее затуманенным взором вдруг возникли задворки, ночь, постыдный забор… все такое недавнее, темное и приведшее к катастрофе. Она будто опять почувствовала на себе грязь и мерзкую липкость чужих быстрых рук, тошнотворную мокроту опозоренного платья. Боль отрезвила ее, не успев стать сильней. Она увидела себя со стороны — увидела глазами Отца и взором Царицы. Это падение, подумала она; не вожделеющей пизде равняться с Царством, и не телесной забаве одолевать в этот страшный, неопределенный момент.

— Нет, — глухо сказала она и отодвинулась.

Он замер. Она боялась, что он начнет настаивать.

— Я… кажется, понимаю… — пробормотал он.

Она видела, что змей был силен и не покинул его; но видела еще, что он не будет брать ее насильно. Она приблизилась к нему снова, чуть-чуть, и покрыла его лицо быстрыми короткими поцелуями.

— Не сейчас. Только не сейчас. Я отдам ее тебе, правда. Спасибо тебе… спасибо… только не сейчас.

Она отодвинулась снова и распласталась перед ним ниц, как раба согрешившая и прощенная. Переполненная горячей благодарностью вместо изгнанного вожделения, она любила и ласкала змея его с полной отдачей и со всем своим изумительным мастерством, проверяя ежесекундно, так ли ему хорошо, как не было никогда ранее, пока, наконец, услышав его стон и приняв к себе его семя, не убедилась, что теперь ему уже не в чем ее упрекнуть.

Они лежали на полу и долго молчали. Потом он сел, легко перевернул ее на спину и поцеловал ее дважды — один раз в губы, с жаркой ответной благодарностью, а второй раз он нежно и целомудренно поцеловал Царевну, и ей было от этого хорошо.

— «Я немного могу дать», — передразнил он. — Кажется, так ты сказала в кабинете?

— Ага.

— Ты можешь дать больше любой женщины на земле.

— Ну, поскромничала…

Он вздохнул.

— Сумасшедший день… Ты на меня не в обиде?

— А ты на меня? — спросила она.

— Я — нет.

— И я тоже.

Она видела, что он не решается задать ей вопрос.

— Ну?

— Что?

— Ты хочешь спросить что-то, верно?

— Да, — удивился он, — откуда ты знаешь?

— Я знаю много чего.

— Это точно, — вздохнул он и потянулся за трубочкой, нашел ее на столе, раскурил и положил руку ей на колено.

— Скажи, — спросил он, — как ты думаешь, твой Отец… Он разрешит мне… то есть нам… ну, если ты все еще будешь…

Он запутался в своих словах, как подросток, и смущенно умолк.

— Отец любит меня, — сказала она серьезно.

— Я как раз потому и спрашиваю…

— Значит, ты не понимаешь, что такое любовь.

— Значит, не понимаю.

— Когда я была маленькая, — объяснила она, — Отец мог разрешать и запрещать, но не потому, что Он владел мной, а потому что я могла наделать глупостей. А сейчас… впрочем, я и так наделала глупостей, — с неудовольствием заметила она, отвлекаясь на свои мысли.

— Но ты делаешь успехи, — значительно возразил он. — Только что, похоже, ты избежала очередной серьезной глупости.

Она коротко рассмеялась.

— Ты прав. Но это пока небольшое утешение.

— Так все-таки? — спросил он, пытливо глядя ей в глаза.

— Слушай, — поморщилась она, — оставим это, ладно? Я же сказала: отдам. Расскажи еще про Ольгу.

— Да на кой черт тебе сдалась эта Ольга? Ты лучше; я больше не хочу про нее.

— Правда? — спросила она тонким голосом и почувствовала, что ей ужасно хочется спать. — Я действительно лучше?

— Конечно. Спрашиваешь.

— Это хорошо, — сказала она и тут же заснула.

Он с осторожностью поднял на руки ее длинное безвольное тело и перенес ее в другую комнату, уложил в постель.

— Спасибо. — Она приоткрыла сонные глаза на минутку. — Все равно я хочу дослушать твой рассказ… я лучше узнаю тебя через это… но только завтра…

— Да, — сказал он, — да, да, конечно…

Он целовал ее тело, всю ее целовал с головы до ног. Она засыпала, уже и не чувствуя его поцелуев — просто ей было приятно, что она снова засыпает не одна, как всегда было. Засыпала со счастливой улыбкой, почти такой же, как раньше; с рукой, забравшейся куда положено; с мужским телом, к которому можно было прижаться так же, как она делала это всю свою прежнюю жизнь.

Проснувшись, она не сразу поняла, где находится. Совершенно обнаженная, она лежала в кровати, которая показалась ей царской — такое представление было у нее о царских кроватях — и несколько минут нежилась в ласковой, мягкой полудреме, с приятным ощущением, что вчера произошло что-то хорошее и важное, что какой-то кошмар остался позади.