Андрей Ханжин - Дождливые дни

Поэтому — автостоп. В Крым! По Пушкинским местам, от Ялты — влево. Гурзуф с Массандрой в бутылочках 0,33 литра, стекла зелёного. Переписка с Бенкендорфом, как с участковым милиционером. Тянет. Ай-Петри сваливается большими каменными осколками прямо в волны, заросли кизила, мягкие девки-поварихи, практикантки из города Запорожье, вяжущий язык миндаль, за Симеизом — перевал и заросли среди камнепада. Хочу! Туда! Но для начала нужно выбраться из Гатчины. Когда же прервётся этот всё уже заливший дождь…

Водитель красного, как кровь, КАМАЗа оказался человеком компанейским, жизнь повидавшим и более всего прочего ценившим добрых попутчиков. Философ- тяжеловоз: «Я еще в восемьдесят восьмом году Мишу Красноштана от Химок до Новгородского поворота вёз! Знаешь такого?»

— Умер Миша Красноштан.

— Жаль. Многопонимающий мужик был.

Дорога в дождь похожа на морской поход. Дворники на лобовом стекле размазывают океан. Марево. Насквозь вымокшая одежда высыхает прямо на теле. Чёрные джинсы, лёгкие дорожные ботинки, ремень, серая футболка с длинными рукавами, чёрные очки. В кожаном рюкзаке — деньги, пистолет с двумя обоймами, оставшаяся трава в целлофановом пакете, зубная паста, щётка, еще одна футболка, короткая тёртая до бела джинсовка, блок сигарет и две пачки питерского «Беломорканала». Мост через реку Волхов, в которой древние русские республиканцы христианских проповедников топили, и — город Луга?

Церквями и молоком. Русь.

Огромные деревья с гигантскими корзинами аистовых гнёзд. Грациозные птицы жмутся друг к другу от дождя, повернув головы вправо, где далёкой манящей полоской сверкает синий небесный просвет.

Дождь словно преследует меня. Радио весело передаёт, что в Питере уже без осадков.

Водителя зовут Борисыч. Он Борис Борисович, как Гребенщиков. О Гребенщикове слышал, разумеется, но не слушал. Вот если бы он знал, что такое электричество… С возрастом понимаешь, что лукавый гуру из Бобруйска всю свою жизнь занимался настоящим искусством. Мягким и сиреневым, как конопляный дым. От «Аквариума» всегда пахло хвоей. А его вульгарный визави Андрюша Макаревич раз за разом сдёргивал с гитарных струн добротные эстрадные хиты. Но и за одного и за другого молилась группа «Воскресенье». «Я сам из тех, кто спрятался за дверь, кто духом пал и ни во что не верит…». И кто еще был бы способен на такую исповедь… Новая поэзия начиналась на лестничных ступенях. Мне тридцать пять лет, а кажется, что семьдесят. Скорость.

Слева остается Псков.

Металлические купола парашюта со стрелами строп-лучей, устремившихся в пасмурное русское небо, в Валгаллу, куда уходят погибшие в бою или в пути войны.

Памятник Псковским Десантникам.

Теперь, вот здесь, в лефортовской камере, напротив меня, поджав ноги, сидит человек, который участвовал в том бою. Моджахед. Каранаевец. Хубиев Тамбий. Они отходили от Шатоя большой колонной. Отряд Хаттаба, отряд безногого уже Басаева, банды помельче, чеченцы, арабы, дагестанцы, казахи, таджики, карачаевцы, турки, ингуши, татары, кабардинцы, принявшие ислам славяне — тысяч шесть в общей сложности. Непрерывные бомбардировки. Взрывчатые змеи — сброшенные с самолётов рукава пожарных шлангов, набитые гексогеном. Взрыватели на таймерах. В траншеях уже не отсидишься — разорвет на молекулы. Решили отходить по единственному пути, через ущелье. Практически по бездорожью.

В ходе судебного заседания председательствующий дотошно расспрашивал Хубиева о подробностях того Шатойского перехода и об обстоятельствах боя и гибели псковских десантников. Двое из троих подсудимых рассказывали то, что видели собственными глазами… Как бились наши парни с разведгруппой боевиков, как доложили о готовящемся прорыве, как ждали помощи… И как арабы, выходившие в эфир в том же волновом диапазоне, что и федералы, вызвали на десантников артиллерийский и бомбовый удары. От имени самих же десантников. Обрезанные в ислам славяне диктовали по рации координаты высоты и вопили: «Нас осталось двое! Духи уже здесь! Вызываем огонь на себя…». Но даже после того, как свои ударили по своим, ни один из десантников не дрогнул, ни один не взмолился о пощаде, не выскочил с поднятыми руками.

На вопрос судьи о количестве потерь со стороны боевиков и Хубиев, и Понарьин ответили: «Не более десяти человек». Хубиев тогда отморозил ноги.

И всё же истинный героизм заключается не в самом факте гибели, а в твёрдой готовности пожертвовать собой. В сверхчеловеческой способности принять смерть как подобает настоящему мужчине — без паники и всхлипов о помиловании. Поэтому настоящих мужчин во все времена было ничтожно мало, и гибли они первыми. И подвиг зачастую лишён смысла, с точки зрения откормленного обывателя. Откормленному пошляку неведомо, что подвиг является наивысшим произведением человеческого духа! И уж только поэтому его совершают лишь люди духа. И ни одна начитанная тварь не вправе упрекнуть бойцов той бессмертной роты в отсутствии воли или в отсутствии смысла. Не важно, как они погибли. Важно, что они готовы были погибнуть. Не рассуждая о целесообразности этой смерти и не взирая на извилистый путь изворотливой совести тех, кто швырнул их на смерть.