Андрей Ханжин - Дождливые дни

Поколение моих родителей было воодушевлено победой во Второй Мировой. Они родились с жадным стремлением выжить. Они — созидатели. Мои дети — наследники катастрофы, и им тоже очень нужно выжить, и в них тоже заложен мощнейший потенциал созидания. Но я рождён в эпоху водевильно декорированного краха Империи, в годы её позолоченной агонии — с ядерными шахтами и пустыми прилавками, с пионерскими клятвами и глухонемыми, торгующими в электричках мутными фотографиями порно, с культом Запада и презрением к лицемерному Отечеству, с маразматическими физиономиями вождей, олицетворявших это самое «отечество», и с паскудными анекдотами про русских героев.

Ощущение катастрофы преследует меня всю жизнь, как если бы я всю жизнь был пассажиром падающего из-за отказа двигателей авиалайнера. И что такое моя жизнь по сравнению с катастрофой целых народов, развивающейся прямо у меня на глазах, с первого дня моего появления на свет.

Всё, что произошло со страной на переломе восьмидесятых с девяностыми, — не более чем предание тела покойного земле. По меркам человеческой жизни, Дракон умирал долго и в глубочайшей тайне. Но смертельную болезнь невозможно скрыть от организма. Клеточкам тела не нужно даже знать о болезни, потому что они её чувствуют. И не мы — брежневское поколение — были причиной болезни. Мы стали тем, что умирает. Дракон погибал так скрытно, что многие подумали, будто его смертельно ранили неизвестные враги, отравили проклятые заговорщики… О, как бы я хотел поверить в «заговор против Империи»! Эта Вера подвигла бы меня к действию, к мести…

Но не было никакого заговора с отравлением. Как и не было никакой Империи. А существовал только миф о ней, вера в этот миф и жуткая междоусобная расправа внутри мифа. Битва ни за что. И поколение моих родителей стало последним солдатом этой битвы. А мои дети родились после мифа, и может быть им удастся построить для себя и для своих детей настоящую, пригодную для жизни страну. Но я… Я умираю на руинах мифа о великой и могучей Родине. Распадаюсь на пепелище потухшего костра, в котором я уже погасшая искра.

И погибнуть можно по-разному. У каждого своя судьба. Всякий волен сам избрать себе смерть. Кто-то быстро скончался и занялся мгновенным обогащением, зарабатывая монетку для лодочника Харона. Кто-то механически бубнит из-под крышки гроба о «новом духовном возрождении». Кто-то, уже вернувшийся с того света, из рационального царства деловитых чертей, вернувшийся со спецмиссией, производит необъяснимые простым человеческим умом политтехнологические манипуляции. А некоторые, и я среди них, прилюдно умирают, как актёры театра Нерона — приговорённые драматургом к гибели на сцене, в режиме прямого эфира, на глазах жаждущей крови публики.

Поэтому в наших жизнях отсутствует смысл.

Мы заранее знаем развязку и всего лишь обыгрываем её.

Аплодируйте нам.

Играющие смерть приветствуют вас.

Мы — клоуны вечной осени.

Аплодируйте.

А рукопись… Рукопись похожа на жизнь — её можно оборвать в любую секунду.