Альберт Пиньоль - В пьянящей тишине

Мог ли я удивляться этой настороженности, зная, как она жила на маяке раньше? Как бы то ни было, её отношения с этим человеком переплетались с моими. Более того, сначала я даже стал соучастником его жестокости. С другой стороны, без сомнения, никто не удерживал её на маяке силой. Казалось, она не испытывала к Каффу ни ненависти за совершённое над ней насилие, ни благодарности за предоставленную защиту. Словно этот ограниченный человек, который грубо овладевал ею, унижал её и бил, был просто неизбежным злом и не более того.

Любовные ласки приоткрывали какую-то иную дверь, я читал это на её лице. Она смотрела на меня словно через толстое стекло, с выражением, которое легко можно было спутать с нежностью. Эти всплески желания, несмотря на всю их убогость, всё же немного приближались к какому-то подобию любви. Но это был только мираж. Даже под пыткой она бы не стала отвечать мне лаской. Когда я пытался начать с ней разговор с откровенностью, достойной нашей участи двух самых одиноких на планете любовников, когда обнимал её слишком крепко, глаза Анерис затуманивались, как у умирающей птицы.

Однако не стоило даже пытаться описать нашу жизнь, она не следовала никакому сценарию; маяк принадлежал к области непредсказуемого, и наша история потекла далее по очень извилистому руслу.

Однажды малыши не появились в обычный час.

Ближе к полудню, когда стало очевидно, что они уже не придут, Треугольник расположился на скале, как орлёнок, и стал пристально смотреть на океан. Но его тревога длилась недолго. Вскоре он уже обнимал моё колено и извивался всем телом. Таким образом проказник выражал своё нетерпение, когда ему хотелось играть.

Больше всех переживал по поводу исчезновения малышей я. Они были единственной отдушиной на этой обожжённой порохом земле. Анерис пребывала в своём обычном непроницаемом молчании. Батис ощущал прилив энергии, он был счастлив, что могло показаться странным. Но таковым не являлось. Хотя Кафф никогда бы в этом не признался, он понимал, что малыши были каким-то сигналом. Сейчас, когда они исчезли, его порядок восстанавливался. И точка. Ему не приходило в голову, что вслед за исчезновением малышей могло произойти какое-то новое событие.

Я наблюдал за ним, когда он раскладывал боеприпасы, устраивал новые заграждения, готовил новое оружие. Батис соорудил из пустых консервных банок некое подобие органа, в трубы которого положил оставшиеся сигнальные ракеты, чтобы стрелять ими, как снарядами. Он много болтал и даже смеялся. Возможность обстрелять нападающих разноцветными ракетами чрезвычайно его вдохновляла. Кафф шутил по этому поводу, но меня нисколько не радовал его чёрный юмор.

Это было воодушевление умирающего. Выиграть битву мы не могли. Держаться до последнего патрона, возможно, оправдывало его понимание жизни, но никогда бы её не спасло.

Мы пообедали вместе.

— Возможно, они не станут дожидаться ночи, — сказал я.

— Можете на меня рассчитывать, — повторял Кафф. — Я им задам перца.

И смеялся, морща нос, как кролик.

— А что, если они не собираются нас убивать? Вы всё равно будете стрелять?

— А вы? — спросил он. — Не будете стрелять, если они попытаются это сделать?

Анерис сидела на полу, скрестив ноги. Её глаза были открыты, но смотрели в никуда. Она не шевелилась, точно спала наяву. Я подумал, что наши баталии вертятся вокруг неё, как планеты вокруг солнца. Батис улёгся на кровать, заскрипели пружины. Его огромный живот то поднимался, то опускался. Кафф не спал, но и не бодрствовал, так же, как Анерис. Что делал я посередине комнаты с винтовкой в руках? Мой разум говорил, что я держал её из предосторожности, а сердце говорило, что я делал это по обязанности. Батис открыл глаза. Он смотрел в потолок не мигая и, не поднимаясь с кровати, спросил:

— Вы хорошо закрыли дверь?

Я понял ход его мыслей. Таким образом, он по-своему принимал возможность того, что омохитхи придут при свете дня. Но эта фраза вызвала у меня и иные чувства. На протяжении последних дней Кафф смотрел сквозь пальцы на моё решение опекать Треугольника. Где он был сейчас? Батисом руководили исключительно практические соображения: он боялся, что озорник учинит какую-нибудь глупость во время боя. Меня раздосадовало, что именно Кафф напоминал мне об этом.

Я бегом спустился по лестнице. Внизу его не было. Я выбежал с маяка, замирая от страха. Там, на границе леса, я увидел его. Свет заходившего солнца отбрасывал на снег голубоватые отблески. Треугольник сосал палец и, увидев меня, засмеялся. Несколько омохитхов стояли на коленях возле него; они обнимали его и дружелюбно говорили ему что-то на ухо. За деревьями виднелись ещё шесть или семь его сородичей. Я разглядел только их светящиеся глаза и лысые головы.