Альберт Пиньоль - В пьянящей тишине

Батис, видимо, усматривал опасность нашего занятия, с первого взгляда такого безобидного. Мы просто резвились, это была игра. А в игре, даже самой наивной, проявляется общность интересов и равноправие; исчезают границы, иерархии и биографии. Игра — это пространство для всех и каждого. И этот простой мир дружелюбия не мог прийтись по душе Батису Каффу.

Прежде чем он исчез за дверью, я кинул в него снежок и попал прямо в затылок.

— Эй, Кафф, улыбнитесь хоть чуть-чуть, — сказал я. — Может быть, нам даже удастся выйти живыми из этой переделки.

Он бросил на меня взгляд, каким последователи основной линии партии награждают ревизионистов. Кидать в него второй снежок было бы по-настоящему опасно.

За время пребывания на острове моё восприятие мира изменилось, хотя я сам не отдавал себе в этом отчёта. С наступлением каждого нового дня солнечные лучи проводили границу между подводным и надводным мирами, и непримиримая их вражда прекращалась. Однако иногда именно в эти последние минуты ночи чудовища преподносили нам сюрпризы. Природа нашего острова была относительно безжизненной: ни птиц, ни насекомых. Все звуки, не связанные с нашей с Батисом деятельностью, доходили до нас с небесного свода или из морских глубин. Мы с Каффом ненавидели тихие дни. Когда на море был штиль, а ветер затихал, наши нервы испытывали дополнительное напряжение. В любом шорохе нам слышался противник, а потому при малейшем подозрении начинали стрелять из ракетниц. Однако теперь я видел мир по-иному. Мне стоило некоторых усилий восстановить опыт моей прошлой жизни, когда тишина не заключала в себе угрозы. Рассвет вставал над островом. Малыши всплывали на поверхность и начинали играть в окрестностях маяка. Батис удалялся в своё убежище, как слон, который спасается от назойливых москитов. Таким образом он поворачивался спиной к реальности.

Треугольник завоевал для себя царские привилегии и целый день висел у меня на шее или сидел на закорках. Это было необъяснимо: на протяжении месяцев мы своим огнём заставляли сотни омохитхов держаться на почтительном расстоянии от маяка, а сейчас я не находил в себе сил отпугнуть существо, которое едва доходило мне до пояса.

Он был озорным и не умел беречь свои силы. Целый день он носился впереди стаек маленьких омохитхов взад и вперёд по острову. Когда его товарищи уходили домой, он валился с ног от усталости и тут же засыпал где придётся, не обращая внимания на неудобства. Ближе к ночи я находил его под каким-нибудь деревом или в выемке гранита и переносил в свою постель. Там я накрывал его одеялом, хотя и сам не понимал, какой был в этом смысл: мне казалось, что омохитхи безразличны к жаре и к холоду. Но мне всё равно хотелось укутать его.

Закат принадлежал мне одному. Я привык отдыхать на берегу, на который ступил когда-то впервые на остров. Бухта была небольшая, и волны подкатывались к берегу усмирёнными. Передо мной открывалась сцена Антарктиды, и я смотрел на неё из центральной ложи. Граница вечных льдов проходила в сотне миль к югу, но скованный льдами континент представлял собой такую величественную панораму, что я мог наслаждаться ею отсюда. Когда последний луч солнца умирал, на небе начинался волшебный фейерверк. Вспышки жёлтого огня и золотые весенние всполохи расцветали на небосводе. Оранжевые и лиловые лучи боролись в вышине, словно воздушные драконы, извиваясь и заключая друг друга в объятия. Когда вспыхивали последние огни, я заставлял работать своё воображение. Мне хотелось представить себе, что омохитхи шепчут мне, сливая свои голоса с шорохом откатывавшихся от берега волн: нет, мы вас не убьём сегодня, не убьём. Потом я возвращался на маяк и проводил там ночь.

Снег таял, а мои отношения с Батисом становились всё холоднее. К этому времени, как это не покажется странным, единственным элементом, укреплявшим нашу связь, была погода. Пока омохитхи сжимали вокруг нас своё кольцо, нам не приходило в голову задуматься о других опасностях: так человек, которому угрожает штык, не успевает обеспокоиться по поводу возможного приступа аппендицита. Однако теперь, когда омохитхи удалились со сцены и на нас накатила бурная антарктическая весна, вечные грозы и бури не оставляли нам ни минуты покоя. Гром гремел так, словно тысячи орудий осыпали нас снарядами. Стены дрожали, через бойницы вспыхивал ярчайший свет. Молнии заполняли горизонт, точно корни гигантских растений. Господи, какие молнии! Хотя мы и не признавались в этом друг другу, но умирали со страха. Анерис ничуть не боялась. Возможно, она просто не представляла себе реальной опасности нашего положения. Ей было невдомёк, что строители маяка не позаботились о том, чтобы установить на нём громоотвод. Мы об этом знали. В любую минуту мы могли быть испепелены, как муравьи под лупой злого мальчишки. Итак, пока Анерис заворожённо смотрела на молнии, мы с Батисом пригибали головы и молились как могли, подобно доисторическим людям, которые были беззащитны перед лицом стихий.