Альберт Пиньоль: В пьянящей тишине

Нам никогда не удастся уйти бесконечно далеко от тех, кого мы ненавидим. Можно также предположить, что нам не дано оказаться бесконечно близко к тем, кого мы любим. Когда я поднялся на борт корабля, эта жестокая закономерность уже была мне известна. Однако есть истины, на которых стоит задержать наше внимание, а есть и такие, соприкосновения с которыми следует избегать.

Мы впервые увидели остров на рассвете. Прошло тридцать три дня с тех пор, как дельфины перестали следовать за нашей кормой, и вот уже девятнадцать дней у матросов изо рта вырывались облачка пара. Моряки-шотландцы спасались от холода, натягивая длинные рукавицы по самые локти. Глядя на их задубелую кожу, невольно вспоминались тела моржей. Для моряков из Сенегала это было настоящей пыткой, и капитан разрешал им смазывать щёки и лоб жиром, чтобы защититься от стужи. Жир таял на их лицах. Глаза слезились, но никто не жаловался.

— Вон он, ваш остров. Взгляните, у кромки горизонта, — сказал мне капитан.

Я ничего не мог разглядеть. Только всегдашнее холодное море в обрамлении серых облаков вдали. Хотя мы давно плыли в южных широтах, наш путь не был оживлён видами причудливых и грозных форм антарктических айсбергов. Ни одной ледяной горы, ни следа плавучих великанов, этих величественных порождений природы. Мы испытывали все неудобства плавания в антарктических водах, но были лишены удовольствия созерцать величие этих краёв. Итак, мой приют будет там, у самого края ледяной границы, за которую никогда не будет дано заступить. Капитан протянул мне подзорную трубу. А теперь, видите ваш остров? Вы его видите? Да, я его наконец разглядел. Кусок земли в ожерелье белой пены, расплющенный серыми махинами океана и неба. И больше ничего. Мне пришлось ждать ещё час. По мере того как мы приближались к острову, его очертания становились всё яснее.

Так вот каким было моё будущее пристанище: кусок земли в форме латинской буквы «L», расстояние от одного до другого конца которого едва ли превышало полтора километра. На северной окраине виднелись гранитные скалы, на которых высился маяк. Его силуэт, напоминавший колокольню, главенствовал над островом. В нём не было никакого особого величия, но незначительные размеры острова придавали ему значимость поистине мегалитического сооружения. На юге, на сгибе буквы «L», было ещё одно возвышение, на котором виднелся дом метеоролога. А следовательно, мой. Эти сооружения располагались на двух концах узкой долины, заросшей влаголюбивыми растениями. Деревья тесно прижимались друг к другу, словно стадные животные, пытающиеся укрыться за телами своих сородичей. Стволы прятались среди мха, который поднимался здесь до колен, — явление необычное. Мох. Его поросль казалась плотнее, чем зелёные изгороди в саду. Пятна мха расползались по коре деревьев, точно язвы прокажённого, — синие, лиловые и чёрные.

Остров был окружён множеством мелких скал. Бросить якорь на расстоянии менее трёхсот метров от единственной песчаной бухты перед домом было задачей совершенно невыполнимой. Поэтому меня самого и мои пожитки погрузили в шлюпку — иного выхода не оставалось. Решение капитана проводить меня до берега следовало считать чистой любезностью. В его обязанности это не входило. Однако во время долгого путешествия между нами зародилась некая взаимная привязанность, какая порой возникает между мужчинами разных поколений. Его жизнь началась где-то в портовых районах Гамбурга, но потом он сумел получить датское подданство. Самыми примечательными в его внешности были глаза. Когда он смотрел на человека, весь остальной мир для него переставал существовать. Он классифицировал людей, словно энтомолог — насекомых, и оценивал ситуации с точностью эксперта. Из-за этого некоторые считали его жестоким. Мне же кажется, что внешняя суровость была его способом проводить в жизнь те идеалы терпимости, которые он тщательно скрывал в тайниках своей души. Этот человек никогда бы не признался открыто в своей любви к ближнему, но именно ею были продиктованы все его действия. Со мной он всегда обращался с любезностью палача, исполняющего чужой приказ. Он был готов сделать для меня всё, что было в его силах. Но кто я для него, в конце концов? Человек, которому до зрелости оставался путь длиннее того, что отделял его от юности, получивший направление на крошечный остров, открытый жестоким полярным ветрам. Мне предстояло провести там двенадцать месяцев в одиночестве, вдали от цивилизации, выполняя однообразную и столь же незначительную работу: отмечать силу ветра и фиксировать, с какой частотой он дует в том или ином направлении. Эта служба была регламентирована международными договорами в области мореплавания. Естественно, за такую работу хорошо платили. Однако никто не согласился бы жить в такой дали ради денег.