Альберт Пиньоль - В пьянящей тишине

Кафф взбесился так, словно я хотел оторвать ему руку. Он взял винтовку наперевес и вытолкнул меня с балкона. Батис открыто объявлял мне войну, выкрикивая оскорбления в мой адрес. Красный от ярости, я опустился на стул, кусая губы. Нечего было и пытаться убедить в чём-либо человека, который потерял рассудок. Кафф последовал за мной. Он, рыча, отложил ремингтон в сторону и стал отчитывать меня: его речь то ускорялась, то неожиданно прерывалась, в ней не было ни связи, ни логики. Вместо ответа я просто наблюдал за ним, скрестив руки на груди, как это делают обвиняемые на скамье подсудимых. Он размахивал над головой своим гарпуном, похваляясь подвигами. Анерис сидела на полу, прижавшись к стене; её кожа была гораздо темнее, чем всегда. Тоненьким голосом она затянула свою песню.

Потерявший рассудок Батис пнул её ногой. Он сделал это вслепую, не думая, куда придётся его удар. В этот момент он казался мне страшнее омохитхов; я испытывал к нему такую ненависть, какой никогда не питал к ним. Град ударов Батиса повалил на пол мебель. Одной рукой он схватил Анерис за горло и прокричал ей прямо в ухо какую-то гадость на немецком языке. Его ручища душила её. Я подумал, что он свернёт ей шею, точно птице. Но этого не случилось. Он ещё плотнее прижал свои губы к её уху и стал шептать ей нежные слова. Батис говорил тоном, который был для него необычен. Более того: веки его глаз неожиданно набухли, ещё чуть-чуть — и он бы разрыдался. Кафф, это воплощение человеческой грубости, был готов расплакаться. Из упавшего шкафчика выглядывала книга. Я подобрал её. Это был том Фрейзера, который Батис от меня спрятал.

— Господи, вы это знали? — сказал я, стирая пыль с обложки. — Вы всегда это знали.

Снаружи слышался вой омохитхов, в нём слышалось скорее негодование, чем ярость. Каффом овладело крайнее напряжение. Мне казалось, что оно должно было как-то разрядиться, и, вместо того чтобы продолжать говорить, я замолчал. Лучшего способа показать ему, что он не в состоянии привести ни одного довода в свою пользу, мне придумать не удалось.

Выдержав паузу, я назидательным тоном предложил ему выход:

— Батис, нам надо предложить им что-нибудь взамен мира. Это вам не прусские войска: они не потребуют безоговорочной капитуляции.

Мне казалось, что Кафф был обезоружен. Но мои слова неожиданно придали ему силы для нападения. Яростно грозя мне пальцем, он заговорил. В его голосе я услышал иронию, на которую раньше считал его неспособным:

— Вы с ней переспали, это ясно как день. Вы с ней спите. В этом-то всё и дело!

Я хотел лишь предложить ему разумный выход: пойти на мирные переговоры, чтобы сохранить себе жизнь. Но обстоятельства складывались так, что он делал правильные выводы посредством ложных построений.

— Мои любовные интересы не совпадают с вашими, — сказал я самым дипломатичным тоном, на который был способен.

— Вы её заполучили! — сказал он, вспыхнув от ярости. — Вы её сделали своей. Я это чувствовал с того самого дня, когда впервые вас увидел, с того дня, когда вы переступили порог маяка. Я знал, что рано или поздно вы нанесёте мне удар в спину!

Наша любовная история в самом деле так волновала его? Маловероятно. Подобное обвинение было лишь клапаном, через который он направлял свою ненависть. Нет, он не просто обвинял меня в адюльтере. Я был достоин более жестокого порицания, как человек, поднявший свой голос против построенного им примитивного мира, в котором не было места оттенкам; я мог продолжить своё существование только при условии сохранения чёткой границы между чёрным и белым. Прикладом, наносившим мне удары, подобно дубине, двигала не ненависть, а страх. Страх понять, что лягушаны подобны нам. Страх перед тем, что они могут предъявить вполне выполнимые требования. Страх, что нам придётся опустить оружие, чтобы выслушать их. Винтовка, от которой я с трудом уворачивался, говорила об этом красноречивее любого оратора: Батис, Батис Кафф, в своём намерении уйти как можно дальше от лягушанов превратился в существо самой отвратительной породы, какую только можно себе представить, в чудовище, с которым невозможно вести какой бы то ни было диалог.

В какой-то момент я совершил роковую ошибку: мне не следовало испытывать его терпение до такой степени. Сейчас он был готов убить меня. Сам не знаю, как мне удалось добраться до люка. Спотыкаясь и падая, я спустился по лестнице и оказался на нижнем этаже. Однако Батис последовал за мной, рыча, как горилла. Его кулаки двигались с невероятной силой. Они опускались на мои плечи, словно удары молота. К счастью, толстая одежда немного смягчала удары. Кафф понял это, схватил меня за грудки обеими руками и с силой прижал к стене. Голосом, который извергался из самых недр его биографии, он выплёвывал слова: