Ольга Комарова - Херцбрудер

И он взял меня... Будь он чуть умнее — не взял бы... И пусть он клялся моему отцу, который не от смерти умер, а от самоубийства и который считал, очевидно, что вместе с дворянским именем я обрету и благородство, и человеческую душу, и честь... Куда же пришить кобыле хвост? Не к гриве ли? Отец, который не был ни князем, ни художником... И какие же обеты тому, кого, может быть, и вовсе не было?.. И — ничего. Я завязана узлом, таким тугим узлом, что изгибы веревки во мне превратились в однородную гниющую массу... И концы веревки спрятаны во мне... Я — гадина, проглотившая свой хвост, вообразив себя символом вечности... И лишь условно я — госпожа такая-то — только потому, что г-н такой-то, мой воспитатель, будучи глупцом, отнесся ко мне так, будто я настоящая — как все — женщина, и, верный долгу, женился на мне, приученный с детства к безразличию и ничтожеству.

А у меня — был ли выбор? Бедная безродная девица, узелок, тугое завихрение, материализовавшийся родительский грех, некрасивая, трусливая и нескромная — совсем как животное — с дурными задатками, с манерами дешевой гувернантки, умная — да как-то криво... Годилась ли я для выездов? А ведь мы провели почти полный сезон в губернском городе... Я подумала бы, что это была издевка, но он не умел даже издеваться — слишком это для него изящно. Он заставлял меня ездить на балы и в театр. Для чего же? В семнадцать лет я не могла совсем не желать успеха. Но у меня не кружилась голова от запаха духов, я не испытывала возбуждения от бальной музыки, плохо танцевала или не танцевала вообще, а пряталась за колонну, чтобы не привлекать внимания к своему одиночеству... Надо отдать ему должное — мне ни разу не пришлось самой нагибаться за оброненным мною веером или остаться без мороженого, если мне хотелось мороженого... Он предупреждал все мои желания, он не сводил с меня глаз... Мы и в городе — и на бале — были как бы одни. Ему нечем было, кроме меня, заняться, он был там так же не к месту, как и я — а мне приходилось всегда смотреть на него — я так прятала глаза, чтобы не встретиться нечаянно взглядом с каким-нибудь насмешливым франтом.

Кто и зачем присылал ему билеты?..

Наше появление в губернском свете было так неприлично, что вскоре это сделалось очевидно даже для него. Надо было затвориться, чтобы не выглядеть дураками. Зима еще не кончилась, когда мы уехали в деревню.

Тотчас по приезде мы обвенчались.

Я шла к венцу, как идут на обед, когда знают, что поданы будут дурно приготовленные, лишенные пикантности блюда. Я ничего не ждала. Я не была уже невинной — там, в городе, общий стыд и скука настолько сблизили нас, что обреченность наша друг на друга обернулась в конце концов грешной страстью, — а священнику оставалось только благословить союз, который заключен был помимо него...

Что это?

Ночной мотылек, мохнатый и сильный, с размаху ударился мне в грудь... Я вздрогнула от неожиданности, смахнула его, но при этом задела локтем подсвечник. Свеча качнулась и, переломившись, упала на пол. Я обернулась. Кормилица глубоко вздохнула и переменила позу.

Неслышно ступая, я подошла к мужу, опустилась возле него на колени, обняла его и положила голову ему на плечо. И снова тело его напряглось и вытянулось, а ноги и руки чуть-чуть шевельнулись.

Я мешаю его агонии. Я должна отойти.

Не я, нет, не я — несчастный случай всему виной. Однажды ранней весною мой муж упал с лошади, сильно разбился и пролежал несколько часов без сознания на обочине дороги. Он упал навзничь, шапка от удара слетела с головы его, и мокрый снег набился в уши. Он простудил голову. Когда его разыскали и принесли в дом, он был в горячке и бредил.

В первые недели его болезни я не отходила от него. Он редко бывал в сознании, а я боялась его забытья или сна не меньше, чем смерти. Я с трудом преодолевала желание его растормошить. Я сидела возле и ни о чем не думала, только ждала, когда он очнется. Я таращила глаза от скуки и усталости. А он лежал передо мною — как и теперь — горячим трупом...

Ах, Боже мой... Мне совсем, совсем не хочется спать...

Весной 88-го года в длинном наклонном коридоре между станциями метро "пл.Революции" и "пл.Свердлова" поставили автоматы — обычные автоматы, какие всегда стоят в метро при выходе. У них залеплена щелочка для монеты, они пропускают всех, но только в одну сторону — с "пл.Революции" на "пл.Свердлова". Прежде я ходила всегда наоборот и за пять минут до того, как пересадка прекращалась, т.е. около часу ночи. Я никого не встречала там, я шла одна, очень медленно, и там же, а ходу, видела первый короткий сон. Почти каждая моя ночь начиналась с этого коридора. Там было светло и гулко, как в первые часы после смерти. Там был такой твердый пол, что я чувствовала сквозь сон, как каблуки вонзаются в пятки.