Исроэл-Иешуа Зингер - Йоше-телок

— Ну, иди, иди! — говорил он. — У меня нет сил.

Если какая-то из них упорно приставала к нему, хотела во чтобы то ни стало получить помощь, реб Мейлех бранил ее.

— Убирайся ко всем чертям, — рычал он, — чего пристала? Езжай к кому другому, ребе везде полно.

Его сыновья приятельствовали с женщинами, брали у них записки, деньги, но, как только явился чужак, все просительницы тут же столпились у его запертой двери.

— Святой человек! — причитали они у Сереле под окном. — Впустите несчастную мать.

Но никто не отзывался.

Люди приезжали из городов и местечек, только чтобы взглянуть на зятя ребе. Ученые мужи собирались беседовать с ним, вместе изучать Писание. Юноши, которые намеревались оставить жен и детей, чтобы всецело посвятить себя религии, очень хотели расспросить его о выбранном ими пути. Каббалисты почуяли тайные знаки и приехали, чтобы постигнуть божественные смыслы. Но зять ребе никого не пускал к себе. Он сидел запершись на семь замков. Это еще больше притягивало, манило людей.

Сыновья ребе ходили бледные, перепуганные. Они знали, что подобное уже случалось. Не раз хасиды вдруг покидали наследников ребе и переходили к постороннему человеку, порой даже не к сыну ребе, а к обычному хасиду. Чаще всего это бывало при дворах, где наследников много, а отец слишком долго занимает свое место. Они знали, что людям нельзя часто видеть ребе. Тогда он становится привычным, теряет свою ценность. А их, сыновей ребе, видят слишком часто, слишком долго они остаются «детьми» — детьми с седыми бородами. Они даже прекратили враждовать, стали жить в мире, чтобы вместе противостоять чужаку, ворвавшемуся в их дом.

Сыновья, правда, не разговаривали с ним, не знали, о чем думает этот странный человек, чего он хочет. Пришелец не хотел с ними говорить. Не желал идти, когда его приглашали в гости, не желал принимать их, когда они сами приходили. Кроме ответов на приветствия, он ни разу не перемолвился с ними словом, молчал как немой. Но они понимали, что чужак хочет занять место ребе, испортить им жизнь; что он хочет не просто перетянуть к себе нескольких человек, а забрать всех, не оставив им — настоящим наследникам — ни одного хасида. А иначе зачем бы он вернулся? И почему он так неразговорчив? И зачем он запирается?

Сыновья ребе пытались вести себя иначе, чем всегда: завели необычные повадки произносить непонятные речи, ходить странной походкой, но никто этим не заинтересовался, никто не заговорил о них. Все говорили только о пришельце.

— Он, чего доброго, заведет свой двор еще при жизни отца, — жаловались они друг другу. — К нему и теперь тянутся больше, чем к отцу.

— Неудивительно, что отец уже почти никого не узнает, к нему же не ходят…

Больше всего они боялись подступающих Дней трепета, когда люди ждут таинств, чудес.

В самом начале элула в Нешаву приехали сотни юношей, чтобы весь месяц покаяния находиться при ребе. На первые слихи прибыли ученые мужи, почтенные обыватели, а на Рошашоне в город отовсюду съехались хасиды. Жители галицийских местечек, в жупицах и с пейсами, «немцы» в цилиндрах из Вены и Праги. Толстяки из Венгрии, что целуют руки своим ребе и изучают Талмуд на венгерском. Евреи из русской Польши, в маленьких шапочках, с седыми бородами, — те, кого галицийские евреи считают литваками и безбожниками.

Они собирались целыми толпами, ночью тайно пересекали австрийскую границу, пробирались по полям и лесам, в одежде переправлялись через речки, рисковали жизнью, лишь бы на Рошашоне и Йом Кипур быть в Нешаве. Из России прибыли богачи в коротких, на немецкий манер, пиджаках, с заграничными паспортами; они ехали вторым классом. Еще никогда столько хасидов не приезжало на Дни трепета в Нешаву. Все хотели увидеть пришельца, зятя ребе.

Неделю чужак не показывался на чтении покаянных молитв. Хасиды ждали, при каждом скрипе двери все поворачивались: не он ли это. Но он не появлялся.

— Он даже слихи читает один, без миньяна? — недоумевали люди.

— Уж наверное, он знает, что делает, — загадочно отвечал Исроэл-Авигдор.

На Рошашоне, вечером, он пришел к молитве. Чернобородый, костлявый, с широко раскрытыми черными глазами, не видящими ничего перед собой, он неожиданно проскользнул по бесмедрешу и забился в угол, где никто не мог его рассмотреть. Все взгляды обратились в этот угол. На протяжении всей молитвы людям была видна только его спина, блестящая атласная спина, которая так ни разу и не шелохнулась. Сыновья ребе хорошо ее видели, даже когда раскачивались вовсю.