Исроэл-Иешуа Зингер - Йоше-телок

— А без девки, Занв, — объяснил начальник, — я услышу, как вы пойдете, Богом клянусь!..

Реб Занвл выторговал полтину, и они ударили по рукам.

Несколько часов все лежали на темном сеновале и тихо переругивались.

— Нешавские дурни, — смеялись горбицкие хасиды, — ваш ребе позволил Йоше-телку водить себя за нос…

— Горбицкие паршивцы, — отвечали те из сена, — погодите, вот приедем в Нешаву, тогда мы вам покажем.

Авиш в темноте приставал к шамесовой Цивье, она ржала как лошадь.

— Хи-хи-хи, Авиш, хи-хи…

Гои-проводники чертыхались и плевались.

— Замолчите вы, проклятые, нас услышат, — бурчали они.

Среди ночи Занвл переправил всех через реку. Начальник стражи не услышал плеска, как и было условлено.

— Вот уже и Австрия, — сказал Занвл-контрабандист, едва они перешли на другой берег. — Снимайте сапоги и сушите ноги.

Но люди даже не услышали его. Они тут же отправились на маленькую деревенскую станцию, светившую в ночи керосиновыми фонарями. Все забрались в один вагон тесного австрийского поезда и принялись громко ругаться — и так всю ночь, до самой Нешавы.

Целый день, с раннего утра, приезжие бродили по нешавскому двору и не могли пробиться к ребе.

Исроэл-Авигдор не ждал от «этих бялогурцев» ничего хорошего и не торопился впускать их.

— Пока ничего не знаю, — сердито отвечал он, — позже приходите, завтра.

Нешавские хасиды, которые всю дорогу так стремились к ребе, повесили носы. Двор дышал каким-то унынием, скорбью. Зато горбицкие хасиды преисполнились бодрости. Они сразу же нашли в Нешаве своих людей — последователей Горбицкого ребе — и устроили пирушку.

— Будем здоровы! — задорно выкрикивали они. — Дай нам Бог добрых вестей.

Куне-шамес и его дочь Цивья блаженствовали. Файвиш-Меер присылал им с кухни ребе все самое вкусное: гусиные ножки, куриные пупочки. Отец и дочь сидели во дворе, у колодезного насоса, неторопливо жевали лакомства и бросали крошки курам, что забредали во двор подкрепиться.

— Папа! Вкусно! — говорила Цивья, набив рот мясом.

— Ешь, ешь, — подбадривал ее Куне, — жуй.

Авиш-мясник сразу рванулся на кухню, к служанкам. Он показывал толстым девицам свое умение, великую мясницкую премудрость: соскабливал щетину с телячьих ножек, чистил желудки — и имел у служанок большой успех. Они подсовывали ему лучшие куски.

Один лишь реб Шахне ходил злой, разгневанный. Он не ел, не пил, только непрерывно сморкался и грыз себя: почему его не пропускают к ребе?

— Есть Бог над нами! — бубнил он в редкую бородку. — Есть!

Под вечер в дело начали ввязываться сыновья ребе.

— Исроэл-Авигдор! — бушевали они. — Не годится заставлять приезжих слоняться по двору. Исроэл-Авигдор! Мы еще посмотрим, кто в Нешаве хозяин!

Габай, сощурясь, посмотрел на «детей». На мгновение кровь бросилась ему в лицо. Все рыже-седые волоски на его руках, в носу и в ушах встали дыбом, готовые к сражению. Он хотел сказать, что пока ребе, до ста двадцати, сидит на своем месте, он, Исроэл-Авигдор, будет стражем двери ребе, нравится это им или нет. Слова уже вертелись у него на языке. Но в речах сыновей ребе он различил новые интонации — самоуверенные. «Да они осмелели», — подумал он. Исроэл-Авигдор сразу почувствовал, что при дворе теперь плохи дела; что бялогурский даен, этот глупец, заварил кашу — нехорошую кашу; и что, как бы там ни было, сейчас не время воевать с сыновьями ребе, так ничего не добьешься. Габай закусил губу и проворчал:

— Что? Я не пропускаю приезжих? Я только исполняю волю ребе.

И вскоре он созвал бялогурцев и велел им подождать у двери.

Он впускал их по одному.

Во главе стола сидел реб Мейлех. Он глядел хмуро, но оживленно; он был готов к войне. Совсем не то что в последние несколько лет. По бокам от него сидели трое раввинов: реб Минкус, разрешавший религиозные вопросы нешавцев, и двое раввинов из других городов, которые приехали сюда на Рошашоне, чтобы увидеть ребе. В стороне, погрузившись в чтение, сидел пришелец.

Первым габай ввел в комнату реб Шахне-даена.

Ребе не предложил ему сесть. Он разглядывал его, выпучив глаза так сильно, как будто хотел вытолкнуть их из глазниц, и вдруг гневно проговорил:

— Отвечай мне, даен! Ты оклеветал моего зятя Нохема, который сидит здесь, перед нами; сказал, будто он, Боже сохрани, вовсе не Нохем, муж моей дочери и сын цадиков, а какой-то там Йоше по прозвищу Телок из города Бялогуры, что в русской Польше, муж соломенной вдовы. Можешь ли ты открыто повторить здесь, перед судом трех раввинов, то, что ты имел наглость сказать в бесмедреше, на Рошашоне, перед тысячами людей?