Кнут Гамсун - Странник играет под сурдинку

Найдя помощника, он заметно взыграл духом. С по недельника возьмешь лошадь возить навоз, приказывает он, а мальчик пусть возьмет одну из двух выездных ло шадей капитана и встанет за борону, а сам он как па хал, так и будет пахать! Помяните мое слово, мы еще управимся с севом день в день.

Воскресенье.

Я слежу за собой, чтобы не показывать, что уже давно знаю эту усадьбу, знаю, например, где конча ются капитанские леса, где расположены дома, надворн ые постройки, колодцы и дороги. Я старательно готов люсь к завтрашнему утру – я смазал колеса и сбрую и на отличку вычистил лошадь. После обеда я часа на че тыре – на пять отправляюсь бродить по капитанским лесам, я миную Ларсову вырубку, в дом к нему не за хожу, а достигнув границы прихода, поворачиваю об ратно. Мне бросается в глаза, что лес изрядно поредел. Когда я возвращаюсь, батрак спрашивает меня:

– Ты слышал ночью песни и крики?

– Слышал. А кто это пел?

– Гости, – с улыбкой отвечает батрак.

Ах да, гости! Их теперь в Эвребё всегда полно. Сре ди них на редкость толстый и шустрый господин с за крученными кверху усами, он тоже капитан и служит в одной части с Фалькенбергом; я видел его вчера вече ром, когда гости высыпали из дома. Еще среди них есть господин, которого они называют инженером. Этот молодой – ему лет двадцать с небольшим, – он среднего роста, смуглый и безбородый. И еще Элисабет, пастор ская дочка. Я сохранил в памяти черты Элисабет, по этому сразу узнал ее, хотя прошло шесть лет и она стала зрелой дамой. Маленькая Элисабет прошлых дней теперь уже не девочка, у нее пышная грудь, свидетель ствующая об отменном здоровье; батрак сказал мне, что Элисабет замужем, она все-таки вышла за сына хуторя нина, того самого Эрика, которого любила с детских лет. Она по-прежнему дружит с фру Фалькенберг и часто наезжает в Эвребё. Но мужа ни разу с собой не при возила.

Теперь Элисабет стоит у флагштока, и капитан под ходит к ней. Они о чем-то говорят и очень заняты разговором: капитан всякий раз оглядывается, перед тем как сказать что-нибудь, должно быть, речь идет не о безразличных предметах, а напротив, о таких, которые требуют осторожности.

А вот и толстый весельчак, даже в людской слышно, как он смеется и потом зовет куда-то Фалькенберга, но получа e т лишь короткий и небрежный ответ. Каменная лестница ведет в заросли сирени, толстый капитан устремляется туда, горничная несет следом вино и ста каны. Замыкает шествие инженер.

Батрак, сидящий подле меня, громко хохочет:

– Ну и капитан!

– Как его зовут?

– Они его называют Братцем, и в прошлом году так же называли. А чтоб по имени – я ни разу не слышал.

– А инженера как?

– Этого Лассен, я слышал. При мне он здесь вто рой раз.

Теперь из дому выходит фру Фалькенберг, она замедляет шаг на верхней ступеньке и бросает взгляд в сторону флагштока, где стоят те двое. Фигура у нее та кая же стройная и красивая, но лицо увяло – впечатление такое, будто щеки у нее раньше были наливные, а теперь запали. Она тоже идет к кустам сирени, я узнаю ее походку, спокойную и плавную, как встарь. Но, конечно, красота ее за минувшие годы заметно поблекла.

Еще какие-то люди выходят из дому, немолодая дама с шалью на плечах, за ней два господина.

Батрак рассказывает, что обычно гостей бывает меньше, но позавчера капитан справлял день рождения, и гости приехали в двух экипажах; на конюш н е до сих пор стоят четыре чужие лошади.

Тех двоих, что у флагштока, зовут теперь настойчивее, и капитан отвечает с досадой: «Иду, иду!» – но не трогается с места. Он то снимет соринку с плеча Элисабет, то оглянется по сторонам и возьмет ее за локоток, а сам что-то ей втолковывает.

Батрак говорит:

– Эти двое всегда найдут о чем поговорить. Она как приедет, оба сразу отправляются гулять куда-ни будь подальше.

– И фру Фалькенберг не возражает?

– Не слыхал, чтоб возражала.

– А у Элисабет тоже нет детей?

– Отчего же, у нее много детей.

– Как же тогда она может так часто оставлять без призора детей и хозяйство?

– Покуда жива мать Эрика, это дело нетрудное, уезжай, сколько хочешь.

Батрак выходит, и я остаюсь один в людской. Здесь я сидел когда-то и мастерил механическую пилу. До чего ж я был увлечен своим делом! За стеной лежал больной Петтер. Разгорячась от усердия, я бегал в амбар всякий раз, когда мне надо было приколотить что-нибудь. Теперь я и пилу эту вспоминаю, как книжную выдумку. Так разделываются с нами годы.

Возвращается батрак.