Эдит Уортон - Запоздалое понимание

— Ну, во-первых, — без колебаний ответил Парвис, — я думал, что вам известно гораздо больше, чем оказалось на самом деле, — я имею в виду обстоятельства смерти Элвелла. Сейчас о нем вновь заговорили; и я решил, что вам следует об этом знать.

Она молчала, и он продолжал:

— Видите ли, только недавно стало известно, в каком плачевном состоянии находились дела Элвелла. Его жена — гордая женщина и боролась до последнего. Она вышла на работу, а потом шила дома, когда ей пришлось уйти из-за болезни — что-то с сердцем. Но ей приходится заботиться о его матери и детях, в конце концов она не выдержала и попросила о помощи. Это привлекло внимание к делу, газеты снова о нем вспомнили и объявили о создании фонда помощи семье Элвелла. Боб Элвелл всем нравился, многие известные личности внесли деньги в фонд, и люди стали задумываться, почему…

Парвис прервался и сунул руку во внутренний карман пиджака.

— Вот, — сказал он, — тут подробно описана вся эта история — немного отдает мелодрамой, конечно. Но думаю, вам лучше взглянуть.

Он протянул Мэри газету, она медленно развернула ее, вспоминая тот вечер, когда заметка в «Сентинеле» впервые нанесла удар по ее уверенности.

Внутренне содрогнувшись при виде крупного заголовка «Вдова жертвы Бойна вынуждена просить о помощи», она пробежала глазами колонки текста, и ее взгляд уткнулся в два портрета. С одного на нее смотрел муж — его сделали с фотографии, которая стояла на письменном столе в ее спальне. Этот снимок нравился ей больше всего. Его сделали в тот год, когда они приехали в Англию. Когда ее глаза встретились с глазами на фотографии, она почувствовала, что не сможет прочитать всего, что о нем пишут, и закрыла глаза.

— Я подумал, может, вы захотите внести пожертвование… — донеслись до нее слова Парвиса.

Она с усилием открыла глаза, и вдруг ее взгляд остановился на второй фотографии. На ней был изображен молодой худощавый человек, с немного смазанными чертами лица, на которое падала тень от широкополой шляпы. Где она могла его видеть раньше? Она в замешательстве рассматривала снимок, ее сердце гулко стучало в ушах.

— Это он — тот человек, который приходил за моим мужем! — закричала она.

Парвис вскочил. Она словно в тумане почувствовала, что забилась в угол дивана, а он с тревогой склонился над ней. Она выпрямилась и подняла газету, которая выпала у нее из рук.

— Это он! Я узнаю его из тысячи! — срываясь на визг, настаивала она.

— Миссис Бойн, вам нехорошо. Позвать кого-нибудь? Принести вам воды? — голос Парвиса долетал до нее словно издалека.

— Нет, нет, нет! — она подскочила к нему, сжимая в кулаке газету. — Говорю вам, это он! Я его знаю! Он говорил со мной в саду!

Парвис взял у нее вырезку и посмотрел на фотографию.

— Этого не может быть, миссис Бойн. Это Роберт Элвелл.

— Роберт Элвелл? — ее безумный взгляд устремился в пространство. — Значит, за ним приходил Роберт Элвелл.

— Приходил за Бойном? В тот день, когда он исчез? — понизил голос Парвис. Наклонившись, он по-отечески похлопал ее по плечу и мягко усадил на диван. — Но тогда Элвелл был уже мертв! Разве вы не помните?

Мэри не могла оторвать глаз от фотографии и едва осознавала, о чем он говорит.

— Разве вы не помните недописанное письмо Бойна — то, которое вы нашли на его столе в тот день? Он писал его сразу после того, как узнал о смерти Элвелла, — бесстрастный голос Парвиса странно дрожал. — Ну, конечно, помните!

Да, она помнила: в этом и заключался весь ужас. Элвелл умер за день до исчезновения ее мужа; сейчас перед ней фотография Элвелла; кроме того, это фотография человека, который разговаривал с ней в саду. Она подняла голову и медленно обвела взглядом библиотеку. Библиотека могла бы подтвердить, что на фотографии изображен мужчина, который приходил в тот день и оторвал Бойна от начатого письма. В ее затуманенном мозгу гулко стучали полузабытые слова — слова, произнесенные Алидой Стэйр на лужайке в Пэнгборне в то время, когда Бойны еще даже не видели дом в Линге и не думали, что смогут когда-либо там поселиться.

— Это тот самый человек, с которым я разговаривала, — повторила она.

Она снова подняла глаза на Парвиса. Он пытался скрыть свое беспокойство под видом, как ему, вероятно, представлялось, снисходительного сострадания; но при этом губы его посинели. «Он считает меня сумасшедшей, но я не сошла с ума», — подумала она, и вдруг ее осенило, как можно обосновать свое странное заявление.